Ларец - Елена Чудинова

— Сердце твое всегда справедливо, голубка… — отец вздохнул. — Но пойми и мою слабость.

— Я вижу твои чувства, милый… Но не сделаемся эгоистами. Подумай, в высшем смысле это всего лишь горстка мишуры, блестящие побрякушки, созданные на потеху взрослых ребят… Разве можно сопоставить их с судьбами человеков? Единственно это важно, Сириль! Драгоценности, деньги — все пустое. Довольно уж и того, что первенец мой оборвал жизнь, как язычник, из ложного стыда, теперь мне надо, чтобы супруг принес людям беду из ложной сентиментальности! Разве без этих побрякушек забудешь ты мать?!

Елизавета Федоровна поднесла к лицу платочек и горько зарыдала.

— Лиза… — Кирилла Иванович вскочил и метнулся к жене. — Лизанька, ангел мой, не станем ссориться в горести! Наша вина, коли не сумели мы воспитать сына, чтобы всегда он знал, мы готовы остаться без куска хлеба, лишь бы был он жив! Ты права, как всегда, будь по-твоему. Коли этот Венедиктов заинтересован в наших драгоценностях — продадим ларец, Бог с ним. Долг это покроет с лихвой. Что ты здесь делаешь, Нелли? Нет, не уходи, дитя, обними мать. Скажи, что мы с тобою постараемся не чинить ей огорчений!

Нелли подошла, не чуя под собой ног, словно ступала во сне. Отец, обнимая мать одной рукою, привлек другою за плечи Нелли. С минуту молча стояли они обнявшись.

— Может, и Нелли скажет мне, что не хочет расстаться с бабкиными камнями? — сквозь слезы спросила Елизавета Федоровна. — Может, у моей дочери суетная душа?

Нелли молчала: оглушивший ее удар был слишком силен.

— Не наговаривай на свое дитя, радость моя! — воскликнул отец. — Нелли добрая девочка и вовсе не суетна. Ведь тебе не жаль драгоценностей, Нелли? Бедное дитя! Она ничего не понимает. Не должны мы были, Лиза, говорить при ней, она побледнела. Видишь ли, доченька, брат твой проиграл в карты большие деньги. Так случается с молодыми людьми. Сперва им везет в игре, затем Фортуна отворачивается. Тогда юноша начинает играть в долг, в надежде отыграться, но мало кому удавалось поправить таким образом беду. Делается только еще хуже. И вот, когда долг стал очень велик, брат твой огорчился, что довел нас до убытков… Видит Бог, мы простили бы его вину. Но что сделалось, то сделалось. Долги надо платить, дитя. И мать твоя права, должны мы быть довольны тем, что можем расплатиться, не причиняя горести нашим крестьянам. Для этого надо продать ларец твоей бабушки. Теперь ты все поняла, дитя?

— Да, папенька, — Нелли не услышала собственного голоса.

— Моя маленькая Нелли, — Елизавета Федоровна опустилась на пол и пылко заключила дочь в объятия. Нелли уткнулась в ее волоса, пахнущие фиалковой пудрой. — Прости, что сейчас я тебя обвиняла. Тебе вить не жаль камней?

— Нет, маменька, — ответила Нелли тихо. Ей вправду не было жаль камней и не было жаль даже себя, поскольку она знала, что не сможет жить без ларца.

— Ну и покончим на этом, — решительно произнес Кирилла Иванович. — Ужо я постараюсь договориться побыстрей. Орест ушел от нас, уйдут и драгоценности, а мы должны жить дальше и любить друг друга.

— Благородный мой друг, — Елизавета Федоровна слабо улыбнулась мужу. — Мне легче, когда ты со мною рядом.

— Бог судил нам быть рядом в горести и в радости.

Елизавета Федоровна поцеловала Нелли в лоб и поднялась, оправляя юбки.

— Сириль, — с печальной улыбкой сказала она негромко, — помнишь… ту песенку? Когда родился Орестушка, ты ее сложил для меня.

— Помню, Лиза. — Кирилла Иванович улыбнулся и сел за клавикорды. Нелли, не в силах сдерживаться, скользнула на балкон и обеими руками ухватилась за чугунную решетку. Купы старых лип затуманились от слез. За спиною послышалась музыка.

— Под нимбом нитяным,

Крючком плетенным,

Лицо склоняй над ним,

Новорожденным, -

запел Кирилла Иванович приятным своим, хотя и не сильным баритоном.

— Струится кисея

Из золотого

Кольца… Рука твоя -

Качанье дома,

Качанье скорлупы, качанье мира,

Под нимбом нитяным

Благ сон кумира!

«Они лучше всех на свете, мои любезные родители, — думала Нелли, вглядываясь в размытую слезами даль. — Но отчего, отчего мы такие чужие друг другу? Я вить люблю их, но я не такая, как они, вовсе не такая… Если б я думала по-французски, а они по-аглицки, и то можно было б нам найти переводчика… Но переводчика нету и не может быть…»

— Струится кисея,

И ленты плещут…

И крыльями твоя

Любовь трепещет!

«Они лучше меня, — размышляла Нелли. — Маменька сроду не стала бы подслушивать, почтя такое дело за низость. Они добрые, а я… я не очень. Но если я начну рассказывать им, что разговариваю с камнями, они немедля пошлют за доктором Петром Никодимовичем. Они решат, что у меня бред. Они не могут решить иначе потому, что не могут поверить в язык камней. Не могут, и все. Им было бы очень плохо, если б они в такое поверили».

— Да, Лизок, пиита из меня не вышло! Эка размер несуразный, аж одно слово вылезло в начало строки из конца.

— Все равно была я рада этой песенке, так рада. Сколько лет прошло, Сириль…

— А ты все так же молода, Лиза… Помнишь, в Петербурхе тебя прошлым летом военные приняли за сестру Ореста? Так и остались при мнении, что вы затеяли розыгрыш. Не сдерживай слез, голубка, они целят сердце. Пойду займуся бумагами.

— Ступай, дорогой. Нелли! Ты пойдешь со мной в плодовый сад?

— Я догоню, маменька, мне надо к себе в комнату!

«Если б я могла им объяснить… Если бы могла… Либо пошлют за доктором, либо хуже — почтут корыстной выдумкой. Но никакие другие камни на свете не могут заменить мне этих. Другие — чужие, они не отзовутся, не расскажут. А эти свои, кровные, все тайны живших до меня Сабуровых они сами хотят отдать мне… Мы — одно целое, я и эти камни. Бабка бы поняла… Она, верно, была такая же, как я. Но что делать? Ларец покинет дом, и я не могу этого предотвратить, никак не могу. Унести их сейчас, закопать в лесу? Нельзя. Ларец будут искать. Либо его найдут, либо родители продадут Грачевку… Они станут тогда нещастны, и они, и крестьяне… Уж довольно им нещастий. Я не могу мешать продать ларец. Надобно сделать что-то другое, но что? Что?»

Слезы высохли, и ноги уже не подгибались. Нелли менее всего хотелось идти в самую скучную часть сада, носить корзинку следом за маменькой, снимающей тоненькой рогатиною первые яблоки: родители не соблюдали Яблоневого Спаса. Но ничего! Скушное это занятие отвлечет и успокоит ее немного. А затем она сможет уединиться и подумать. Хорошенько подумать.

В эту неделю Нелли вовсе отвыкла спать по ночам. По дороге в сад она успела сказать Кате, чтобы они с Парашей не отлучались далеко, но толку не вышло. Сперва Елизавета Федоровна обошла все яблони (едва набралось плодов для ужина), затем пожелала осмотреть оранжерею. Казалось, к матери вдруг воротились силы, и она предалась заброшенным было хозяйственным делам с удвоенным рачением. Потом уж подошло время ужина, за которым обсуждали предлинное письмо маменькиной крестной княгини Федосии Львовны, давно уж ушедшей от мира, а в прошлом году сделавшейся настоятельницей обители. Матушка Евдоксия, таково стало теперь имя княгини Федосии, сокрушалась вместе с родителями и, как всегда, звала к себе погостить — всех разом и каждого в отдельности. Родители, как всегда, жалели обижать княгиню, но на богомолье не хотели.