Страна снов - Роберт Л Андерсон

Но сейчас Деа хотела сделать как раз то, о чем всегда твердила мать: исчезнуть. Если никто не знает, где она, может, ей не придется возвращаться?

– Куда теперь? – спросила она. Не говори «домой», мысленно попросила она Коннора. Только не домой.

Коннор посмотрел на часы на приборной панели.

– Мы еще можем доехать до Цинциннати и вернуться до темноты.

Деа завела машину. От широкой улыбки даже заболели щеки.

В пригороде Цинциннати она свернула с шоссе, не вполне представляя, куда они едут. Скученная застройка, будто слипшиеся водяные пузырьки в ручье; за окном сплошной полосой тянулись облупленные белые одноэтажные домики, дешевые трейлеры, крошечные дворы и гаражи со старыми баскетбольными сетками. Коннор углядел очередное объявление, написанное от руки и прислоненное к телеграфному столбу: «Распродажа всякой всячины! Уоррен-стрит, 249, рядом с Девятым шоссе. Спортивное оборудование (гольф), фарфор, игрушки, тостеры».

– Давай заедем, – попросил Коннор. – Может, подберем старый тостер.

– Тебе нужен тостер?

Коннор подался к Деа.

– Деа, – начал он, словно готовясь дать торжественный обет, – никогда нельзя иметь слишком много тостеров.

– Ты чудной, – засмеялась Деа.

– Благодарю вас, – Коннор поднес пальцы к воображаемому козырьку.

Десяток складных столов, как в школьной столовой или на скромной свадьбе, были выставлены на газон перед домом номер 249 на Уоррен-стрит. За одним столом девочка немного младше Деа сидела, развалившись на складном стуле, тыча пальцем в свой айфон. Двое босоногих мальчишек с криками носились по лужайке, гоняя мяч для уифлбола. Очень толстая женщина, потевшая в своей темной футболке, стояла у коробки с наличными и периодически кричала детям перестать. С десяток покупателей, в основном дамы, перебирали содержимое пластиковых корзин, наполненных старыми лампами, контейнерами для школьных завтраков, рамками для фотографий и пластмассовыми игрушками, будто дети на пляже в поисках ракушек покрупнее.

– Джекпот, – сказал Коннор, показывая на стол, где теснились два ржавых тостера, старая микроволновка и закопченный кофейник.

Деа испытывала острое удовольствие, будто в животе защекотал крылышками мотылек.

Она обожала распродажи случайных вещей – странное, без всякой логики, нагромождение разного барахла: детская одежда соседствует с зачитанными пошлыми книжонками в мягких обложках, рядом кухонная техника – и тут же газонокосилка; будто читаешь длинное прекрасное предложение, полное смешанных метафор. Деа всякий раз представляла, как ее семья раз в год перетряхивает шкафы, подвал и гараж, выгребая все сломанное, неотстиравшееся или бесполезное, и избавляется от скопившегося хлама, как от болезни. Папа жаловался бы, что совсем забросил свои клюшки для гольфа, мама бы возражала, что он и не играл никогда, а младшие брат и сестра цеплялись бы за любимую игрушку, давным-давно завалявшуюся на дне пропахшего нафталином сундука под зимними свитерами.

Если бы Деа с матерью устроили такую распродажу, все их имущество поместилось бы в одну пластиковую корзину.

Коннор, нарочно переигрывая, делал вид, что всерьез осматривает тостеры, и смешил Деа, изводя толстуху, которая наконец отобрала мяч у младших детей и теперь пыталась заставить их пойти умыться перед ужином, вопросами, выйдут ли тосты с корочкой или только подсушенными.

– Либо выйдут, либо нет, как получится, – сказала она, откинув челку с глаз тыльной стороной ладони.

Деа наугад взяла корзину и начала перебирать содержимое – разные разности, скопившиеся на дне кухонного ящика: монеты, ножницы, непочатые тюбики резинового клея. Найдя вязаную прихватку в форме курицы, вытертую от частого использования, Деа подумала сунуть ее в карман, чтобы потом войти в сны толстой женщины, но все же бросила прихватку в корзину и взялась за следующую.

В ней оказалась разрозненная домашняя утварь: старые венчики для взбивания, слегка запятнанные скатерти, бронзовые подсвечники, снежный шар с фигуркой полуголой девушки в юбке из травы, крутившей бедрами, когда шел снег. Отпуск на Гавайях, сразу начала фантазировать Деа, или во Флориде. Мать бы ненавидела такой шар и убедила бы отца его выбросить – или сама бы потихоньку выбросила, пока он не видел («Она же полуголая, Дон, какой пример мы подаем детям?»).

Отодвинув скатерть, Деа замерла, словно оказавшись во мраке и холоде по дороге в чей-то сон, когда падаешь, невесомая, в пустоту. Несколько мгновений сердце совсем не билось.

На самом дне корзины лежали две дешевые ламинированные рамки для фотографий, и с обоих снимков сияла улыбка ее отца – белейшие зубы, как только что от дантиста, и красная рубашка-поло. У пса, отвернувшегося от фотографа, почти извиняющийся вид.

Это стандартная фотография откуда-нибудь из базы данных, такие продаются вместе с рамкой, типа «Молодой человек с немецкой овчаркой». Как же они раньше не попались ей на глаза?

Реальность вернулась взрывом шума и жары. Деа ощутила запах жвачки от девчонки с айфоном, перегар в дыхании мужчины, перебиравшего столовые приборы рядом с Деа, угольный дым в воздухе, пот. Ее затошнило.

Что сказала Мириам, когда Деа спросила, как звали папину собаку?

«Не помню. – И тут же: – Кажется, Дейзи».

Всю жизнь мать отделывалась лишь туманными фразами о высоком положении отца, о его строгости и чувстве долга. Ничего конкретного, одни намеки, смысл которых Деа столько лет пыталась разгадать.

Ложь. Все ложь.

– Что-нибудь нашла? – Коннор подошел сзади. Деа бросила рамки с фотографиями в корзину и прикрыла скатертью, будто желая потушить огонь.

– Нет. – На границе поля зрения замелькали цветные пятнышки. Сердце совершенно утратило всякий ритм.

На лице Коннора проступило беспокойство:

– Тебе нехорошо?

– Нет, все нормально. – Деа невыносимо было смотреть на него. Она быстро пошла к машине. – Мне надо домой, вот и все.

Коннор быстро догнал Деа – ноги у него были гораздо длиннее. Некоторое время он молчал.

– Что-нибудь случилось?

– Я же сказала, нет! – Сердце то обрывалось, как песня по барахлящему радио, то взрывалось частым ритмом в самом горле.

– Просто ты казалась такой счастливой, и вдруг ни с того ни с сего…

– Ты меня не знаешь, – сказала Деа. Она понимала, что ведет себя ненормально, но ей было все равно. Да, она сумасшедшая. Да, это генетическое, наследственное. Все ложь. Коннор мог бы и догадаться. – Ты не можешь знать, счастлива я или нет.

После этих слов он замолчал. До Филдинга, все сто тридцать две мили, они ехали молча.

Уже давно стемнело, когда Деа подъехала к дому Коннора. В окна было видно, как отец и мачеха ходят мимо обеденного стола и достают из коробок вещи, а иногда останавливаются и целуются. Ярость стеснила грудь, опоясав Деа тугим невидимым ремнем.