Третий сын - Алексей Владимирович Егоров

неугодных. Договор подпишем кровью, я сохраню эту бумагу до твоего возвращения. Обманешь — покажу ее ночным охотникам. Предательства они не простят.

Лармэн не смела поднять лица.

— Неужели оно того стоит? — Архо был убежден, что она испугается, прогнется, уступит. Напрасно.

— Я должна убедиться, — глухо повторила Лармэн.

7

Черный цвет принадлежал Музерату, но теперь Лармэн поняла, что ему служила и сама темнота. В храме не было окон, ламп или факелов — внутри царил непроглядный мрак, он заполнял сеть невидимых коридоров. Ни один кетмен не сумел бы найти выход отсюда. Но Лармэн была необычной кетменкой. С семи лет.

С Гисэн Хед Кодо она не увиделась. Надменностью хатан пошла в отца, которого почитала гораздо больше мужа. Поэтому в точности исполнила все, о чем Архо просил в письме: дала Лармэн пищу и кров. Гостью поселили в скромной коморке прислуги, общались с ней только служанки — смиренные лиерлийки. Для Лармэн, которую уважали в столице, подобное обращение было унизительным. Но она это стерпела: цель была слишком важна.

Проникнуть в храм оказалось непросто, Гисэн и в этом не помогла. Пришлось проявить все мастерство, полученное за время дикой охоты. Лармэн не торопилась. Она двигалась медленно и беззвучно, словно призрак, выжидала. Чтобы преодолеть цепь фамильных стражей, уходил целый день. Таких цепей вокруг храма было три. Попасть внутрь оказалось еще сложнее: проход охраняли два воина, их невозможно было обойти. Лармэн понимала, какими будут последствия, но отступить не могла. Увы, стражи у входа не обладали чутьем ночных охотников. Лармэн дождалась глубокой ночи и выстрелила дважды, без промаха. С их смертью времени почти не осталось.

Темнота внутри храма была живой. Музы хорошо знали тоннели и ходили по ним вслепую. Любой чужак здесь был обречен, однако Лармэн не была любой. Она не выросла в этих стенах, но обладала чутьем, которое получила давно, в той пещере, вместе с чудесным напитком. Это чутье помогало ей лучше понимать лес. Это чутье превратило ее в ночную охотницу. И сейчас оно же вело Лармэн к цели: в обход снующих повсюду Музов, скрытых ловушек, глухих тупиков. Ее не замечали, и в этом тоже помогало чутье. Шаг за шагом она приближалась к заветной реликвии, и однажды мрак рассеялся.

Зал был просторным, но нестерпимо давил воспоминаниями. Лармэн никогда здесь не была: гладкие каменные стены отражали другое место, место ее страданий. И не важно, что вокруг не было столбов, шатров и диковинных растений. Вместо этого в центре зала возвышался простой каменный алтарь, над которым висел светящийся шар. Под ним, на квадратном постаменте, стояла чаша из белого мрамора. Ее крышка была сдвинута. Сверху, из темноты, падали капли воды — точно в раскрытую горловину.

Лармэн знала: времени осталось мало, но что-то ее удерживало. Даже в темных коридорах было легче — а сейчас, при свете шара, она не могла сдвинуться с места. Но Лармэн должна была убедиться. Выжить из себя маленькую трусиху Лари, которая хотела одного — пить. Один, второй, третий — с каждым шагом ее страх нарастал. На полпути к чаше Лармэн не смогла себя пересилить и остановилась. Сердце вылетало из груди, голова кружилась, кишки были готовы опорожниться. Охотница задыхалась от ужаса и не понимала, почему. Это же просто чаша! Да и ее содержимое Лармэн уже пробовала.

— Почему ты остановилась?

Страх как рукой сняло. Перед лицом реальной угрозы она сразу преобразилась, выхватила длинный кинжал и направила его в сторону голоса. Клинки ночных охотников напоминали толстые иглы, они отлично пробивали плоть и кость. Лармэн приготовилась к броску, но вовремя одумалась: ее противник не проявлял враждебности. Чаша за спиной пугала сильнее.

— Я спрашиваю, почему ты не идешь дальше? — В голосе незнакомца звучало искреннее любопытство.

— Покажись! — приказала Лармэн, не опуская клинок.

Он послушно вышел из тени. Кожа этого Муза была такой же серой, как и ее собственная, на ней отчетливо просматривались росчерки ритуальных узоров. Лармэн видела такой рисунок всего дважды в жизни. У белой женщины, которая вливала в нее плоть Музерату. И у бледного кокона, что натужно дышал в проклятой пещере.

— Я знаю, зачем ты пришла, — сказал Муз, — но не понимаю, почему остановилась.

— Кто ты?

— Можешь звать меня Ивуро.

— И зачем же я пришла… Ивуро?

Лармэн уже успокоилась и даже устыдилась. В Алгебоно она не трусила никогда. Это ее боялись.

— За ответами, — пояснил он, — и за помощью. Вы всегда приходите к нему за помощью. «О, милостивый творец Музерату! Сокруши моих врагов! Сохрани ближних! Надели властью! Наполни силой! Укрепи здоровье! Верни молодость! Продли жизнь! Дай познать истинную любовь, счастье, наслаждение! Подари детей!» Идете и идете, бесконечным потоком. И всегда получаете по заслугам — даже глупцы, неспособные понять его волю. А вот тебе он, похоже, отказал. Прежде я не видел подобного. Что ты чувствуешь?

— Страх, — неохотно призналась она. — Нет, не страх — ужас. Я не одна из вас, третий сын — в семье была пятой. Однако тридцать семь лет назад он меня принял. И до сих пор не превратил в растение. Я все-таки увядаю, но медленно — не так, как другие кетмены. А еще я чувствую иначе. Дыхание этого храма. Его присутствие.

И твой страх, Ивуро.

Я тоже боюсь, поэтому и пришла. Встретиться с ним лицом к лицу. Понять, почему он меня выбрал. Узнать, что меня ждет дальше.

— Я бы попытался тебе ответить, — вдруг улыбнулся Ивуро, — но смею ли? Во мне нет божественной плоти, как и в любом Музе этого храма. Как и во всех, кто приходил сюда за милостью. Законы веры запрещают ее испробовать, это надругательство над нашим творцом. Как ты посмела совершить подобное?

— Против воли, — невозмутимо пояснила Лармэн. — В семь лет меня похитили истиннородные господа. Они хотели опробовать чудесное средство прежде, чем им упиваться. Белая госпожа была Музом, она носила такие же узоры и прическу, как у тебя. Я не должна была выжить, но уцелела. Не знаю, как посмела, но уцелела.

Ивуро задумался, признания нежданной гостьи его заинтересовали. Какое-то время он молчал, оценивая