Две луны - Шарон Крич

– Может, она просто не хочет, чтобы тебе досталось за то, что ты разговаривала с незнакомцем.

– Мне всё равно не нравится что-то утаивать от него.

Мы вышли на крыльцо и там на последней ступеньке заметили белый конверт. На нём не было указано ни имени, на адреса – вообще ничего. Я решила, что это рекламный проспект, предлагающий покрасить дом или убрать в гостиной – что-то в этом роде. Фиби открыла конверт.

– Чёрт! – вырвалось у неё.

Внутри оказался листок голубой бумаги, на котором было написано:

– Очень странные дела, – сказала Фиби. Когда она показала послание своей маме, миссис Уинтерботтом стиснула руки и спросила:

– Кому оно может быть адресовано?

В эту минуту через заднюю дверь вошёл мистер Уинтерботтом, он нёс свои клюшки для гольфа.

– Джордж, взгляни на это, – обратилась к нему миссис Уинтерботтом. – Для кого оно может быть?

– Вот уж понятия не имею, правда, – ответил мистер Уинтерботтом.

– Но, Джордж, с какой стати кому-то слать нам такие письма?

– Я не могу сказать, Норма. Может, оно вовсе не для нас.

– Не для нас? – переспросила миссис Уинтерботтом. – Но мы нашли его на нашем крыльце!

– Да ладно тебе, Норма. Оно может быть для кого угодно. Может, это для Пруденс. Или для Фиби.

– Фиби? – тут же набросилась на неё миссис Уинтерботтом. – Это письмо тебе?

– Мне? – Фиби искренне удивилась. – Вот уж не думаю!

– Но тогда кому? – миссис Уинтерботтом никак не могла успокоиться.

И я тогда подумала, что она решила, что будто это письмо от парня, который мог оказаться психом.

Я как раз успела рассказать бабушке с дедушкой про загадочное послание, когда дедушка резко съехал с трассы. Он сказал, что до того устал глотать мили, что разделительная линия уже ему подмигивает. Так мы оказались в Мэдисоне, штат Висконсин, и бабушка сказала:

– Мне немного жаль миссис Уинтерботтом. Не похоже, чтобы она была очень довольна жизнью.

– А по мне так все они себе на уме, – проворчал дедушка.

– Быть матерью – ещё труднее, чем удержать волка за уши! – сообщила бабушка. – Если у тебя их трое, или четверо, или больше – цыпляточек, ты каждый день словно танцуешь с ними на гриле. И ни о чём другом уже и думать не успеваешь. Ну а коли у тебя только один или два – и того хуже. Остаётся слишком много пустого места – такого, которое так и не сумели заполнить.

– Ну, должен признаться, что быть отцом не легче, – заметил дедушка.

– А вот и нет! – бабушка хлопнула его по руке.

Мы кружили и кружили без конца, пока дедушке не удалось найти место для парковки. Другая машина тоже ринулась туда, но дедушка оказался проворнее. Когда он заглушил двигатель и другой водитель начал грозиться кулаком, дедушка заявил:

– Я ветеран! Видишь мою ногу? В ней засела шрапнель от немецкой пушки. Я защищал свою страну!

У нас не нашлось мелочи, чтобы опустить в автомат и заплатить за парковку, и дедушка написал целое письмо о том, что он приехал сюда из самого Бибэнкса, штат Кентукки, и что он ветеран Второй мировой войны с немецкой шрапнелью в ноге, и что он будет премного благодарен чудесному городу Мэдисону и его великодушным гражданам за возможность пользоваться этой парковкой, хотя у него не нашлось мелочи, чтобы за неё заплатить. Он сунул эту записку под дворник на лобовом стекле.

– У тебя правда в ноге немецкая шрапнель? – спросила я.

Дедушка глубокомысленно уставился на небо и сказал:

– Просто восхитительный денёк.

Шрапнель была воображаемой. Иногда я здорово торможу, пока пойму такие штучки. Папа как-то сказал, что я просто бесподобна. А я решила, что услышала «съедобная». Вроде как вкусная.

Город Мэдисон зажат между двумя озёрами: Мендота и Монона, и вдобавок ещё множество мелких озёр разбросано по окрестностям. Это выглядит так, будто целый город выехал на пикник: кто-то катается на велике, кто-то гуляет по берегу и кормит уток, кто-то ест или катается на лодках и досках с парусом. Я никогда ещё такого не видела. А бабушка без конца припевала:

– Па-даб-ду-ба! Па-даб-ду-ба!

Ещё там была пешеходная зона, куда не разрешалось въезжать на машинах и где люди просто гуляли и ели мороженое. Мы зашли в «Кошерные деликатесы у Эллы» и кафе-мороженое и съели кошерную пастрому и соленья, и вдобавок малиновое мороженое. Потом мы немного погуляли и проголодались снова, и решили подкрепиться холодным лимонным чаем и ежевичными кексами в кафе «Чай и пиво».

Но вскоре я снова услышала: спеши-спеши-спеши. А дедушка с бабушкой, как назло, никуда не торопились. Я то и дело спрашивала у них:

– Нам не пора ехать дальше?

А бабушка отвечала:

– Па-даб-ду-ба!

И дедушка вторил ей:

– Уже скоро, цыплёночек, скоро.

– Ты не хочешь отправить кому-нибудь открытку? – предложила бабушка.

– Нет, не хочу.

– Даже папе?

– Даже папе.

И у меня была на это очень серьёзная причина. На всём своём пути мама посылала мне открытки. Она писала: «Вот я и в Бэдленде, ужасно скучаю без тебя». Или «Это гора Рашмор, но я не вижу ни одного лица президента – только твоё». Последняя открытка пришла через два дня после того, как мы узнали, что она больше не вернётся. Она была из Кер-д’Ален, Айдахо. На ней была фотография чудесного голубого озера в окружении соснового леса. А на обороте написано: «Завтра я буду в Льюистоне. Я люблю тебя, моя Саламанка Дерево».

Наконец дедушка сказал:

– Не хочу я возвращаться на эту дорогу, да только время не терпит!

Да, подумала я. Да-да-да-да-да!

Бабушка немного поспала в машине, и я успела вознести ещё пару-тройку тысяч молчаливых молитв. Я отвлеклась от этого занятия только тогда, когда обнаружила, что дедушка снова съехал с трассы.

– Посмотрите-ка, – сказал он. – Это же Висконсин-Делс, – он зарулил на огромную стоянку и сказал: – Вы бы пока прогулялись. А я вздремну.

Мы с бабушкой сунули нос в старый форт, а потом сели на траву и стали смотреть на коренных амэриканцев, танцевавших под бубен. Маме никогда не нравилось это выражение – коренные амэриканцы. Она считала его грубым и неправильным. Она говорила:

– Моя прапрапрабабка была индеанкой из племени сенека, и я этим горжусь. Она не была коренной амэриканкой сенека. Индеанка звучит гораздо более достойно и элегантно.

И хотя в школе нас учили говорить «коренные амэриканцы», я была согласна с мамой. Индеанка звучало намного лучше. Мы с мамой гордились этой индейской частью нашего прошлого. Мама повторяла, что оно делает нас восприимчивыми к дарам природы, сближает с землёй.