Две луны - Шарон Крич

– Хоть это и не брачное ложе, но сойдёт.

Возможно, для дедушки самой большой драгоценностью в мире – после бабушки, конечно – было их брачное ложе. Так он называл их старую кровать у себя дома, в Бибэнксе, штат Кентукки. Одной из самых любимых его историй, которую он мог повторять снова и снова, была история о том, как он и все его братья появились на свет на этой кровати и что все дети бабушки и дедушки тоже появились на свет на этой самой кровати.

Эту историю дедушка всегда начинал с того, как ему исполнилось семнадцать лет, и он жил с родителями в Бибэнксе. И тогда он встретил бабушку. Она приехала погостить к тётке, которая жила на другом краю того луга, у которого жил дедушка.

– Я тогда был настоящий сорвиголова, – говорил дедушка, – и можешь мне поверить, что ни одной девчонке не удавалось завести меня в стойло.

Им было просто не угнаться за дедушкой, и всё тут. Но стоило ему увидеть, как бабушка бежит по лугу, а её длинные волосы развеваются на ветру, как шелковистая грива, и он сам за нею погнался.

– И вот она-то уж точно была сорвиголова! Твоя бабушка была самым диким, самым непокорным, самым упрямым и прекрасным созданием, украшавшим когда-либо эту землю.

По его словам, он гонялся за нею как старая толстая псина, целых двадцать два дня, а на двадцать третий пошёл к её отцу и попросил её руки. Её отец сказал:

– Если сумеешь загнать её в стойло и она примет тебя, полагаю, можешь жениться.

Тогда дедушка спросил бабушку, выйдет ли она за него, и она спросила:

– У тебя есть собака?

И дедушка сказал да, ведь у него действительно была тогда старая собака бигль по кличке Сэйди. И бабушка спросила:

– А где она спит?

Дедушка помялся, но ответил:

– По правде сказать, она спит у меня под боком, но если мы поженимся, я…

– А если ты возвращаешься поздно вечером, – перебила бабушка, – что делает твоя собака?

Дедушке было невдомёк, к чему она клонит, и он выложил всё как есть:

– Она прыгает вокруг меня, скулит и ластится.

– А что тогда делаешь ты?

– Ну, чёрт… – вырвалось у дедушки. Он не хотел признаваться, но всё же сказал: – Я беру её на руки и глажу, пока она не успокоится, а иногда пою ей песню. С твоими вопросами я себя чувствую дураком.

– Я вовсе этого не хотела, – сказала она. – Зато ты сказал мне всё, что я хотела знать. Я думаю, что, если ты так хорошо обращаешься с собакой, со мной ты будешь обращаться ещё лучше. Я думаю, что если уж старушка Сэйди любит тебя так сильно, то я сумею любить тебя ещё сильнее. Да, я выйду за тебя.

Они поженились три месяца спустя. В промежуток времени между обручением и свадьбой дедушка со своим отцом и братьями построили небольшой домик на поляне неподалёку от того самого луга.

– Мы так и не успели как следует обставить этот дом, – рассказывал дедушка, – но нас это не пугало. Мы всё равно собирались провести в нём свою первую брачную ночь.

Они поженились в тополёвой роще ясным июльским днём, а потом пригласили всех родных и друзей на праздничный ужин, накрытый на берегу реки. За ужином дедушка заметил, что не хватает его отца и двух братьев. Он подумал, что они собрались на мальчишник: это когда мужчины похищают жениха на час-другой, чтобы в узком кругу распить бутылку виски. Отец и братья вернулись к концу ужина, но не стали похищать его на мальчишник. И дедушка сказал, что был очень рад, потому что хотел в тот вечер не терять ясную голову.

Когда ужин кончился, дедушка поднял бабушку на руки и понёс через весь луг. А гости шли за ними и распевали: «Дождись меня в тюльпанах, когда они цветут!» Эту песню всегда поют, провожая в постель новобрачных. Это такая шутка: вроде как бабушка с дедушкой сейчас уйдут, и им будет так хорошо вдвоём, что они появятся снова только будущей весной, когда зацветут тюльпаны.

В общем, дедушка отнёс бабушку через весь луг, и через рощу, на поляну, где стоял их новый маленький домик. Он перенёс её через порог, осмотрелся и заплакал.

Причиной того, что дедушка плакал, когда внёс бабушку в новый дом, было то, что прямо посреди спальни стояла кровать его родителей – та кровать, в которой появились на свет дедушка и все его братья. Кровать, в которой всегда спали его родители. Вот зачем его отец с братьями ушли с праздничного ужина. Они перенесли кровать в дом дедушки и бабушки. А в ногах кровати повизгивала и виляла хвостом старушка Сэйди, дедушкина собака бигль.

Дедушка всегда заканчивал эту историю словами:

– Эта кровать служила мне всю мою жизнь, и я намерен умереть в этой кровати, и тогда эта кровать будет знать обо мне всё, что только можно знать.

И вот каждый вечер на нашем пути до Айдахо дедушка похлопывал по кроватям в мотелях и повторял:

– Хоть это и не брачное ложе, но сойдёт. А я лежала в своей кровати и думала, будет ли у меня когда-нибудь брачное ложе хоть немного такое же, как у них.

Пришло время рассказать бабушке с дедушкой и о мистере Биркуэе.

Мистер Биркуэй был чрезвычайно странным типом. Я не знала, как его описать, чтобы было понятно. Например: у него, скорее всего, имелись тараканы в голове. Бывают такие суперактивные учителя, безумно обожающие свой предмет. Они устраивают на уроке целое представление: бегают по классу, трагически заламывают руки, бьют себя в грудь и подталкивают учеников в спины.

Он без конца восклицал: «Блестяще!» и «Чудесно!» и «Замечательно!» Он был высокий и тощий, и тёмные растрёпанные волосы придавали ему диковатый вид. Но зато у него были огромные, по-коровьи бездонные карие глаза, смотревшие тебе прямо в душу. И когда их сияющий взор обращался на тебя, возникало чувство, будто у этого человека имеется одна-единственная цель в жизни: без конца слушать тебя, и только тебя одного.

На своём первом уроке мистер Биркуэй попросил учеников сдать летние дневники. Он гарцевал между партами, собирая эти дневники с таким видом, словно это был дар небес.

– Чудесно! – сообщал он каждому.

Я не знала, как мне быть. У меня-то дневника не было.

На парте у Мэри Лу Финни громоздилось целых шесть толстых тетрадей. Шесть! Мистер Биркуэй воскликнул:

– О боже! Мерси! Это не иначе как сам… Шекспир? – он пересчитал тетради. – Шесть! Блестяще! Грандиозно!

Кристи и Меган, устроившие в школе свой собственный клуб под названием КУД (понятия не имею, что бы это значило), оживлённо перешёптывались на другом конце класса и прожигали Мэри Лу уничижительными взглядами. Когда мистер Биркуэй протянул руку к её дневникам, Мэри Лу прижала их к парте и сказала:

– Я не хочу, чтобы вы их читали.

– Что? – опешил мистер Биркуэй. – Как это – не читал? – в классе повисла тишина. Мистер Биркуэй так ловко подхватил тетради с парты Мэри Лу, что та и охнуть не успела. Он сказал: – Не говори глупостей. Блестяще! Благодарю!