Две луны - Шарон Крич

– Папа, как ты думаешь, что это значит, когда кто-то шарахается, если к нему прикоснутся? Может быть, тот, к кому прикасаются, стал слишком скованным?

Папа медленно обернулся ко мне. Его глаза покраснели и опухли. Кажется, он плакал. И руки, и рубашка у него были испачканы смазкой, но когда он обнял меня, я не шарахнулась.

На первых порах, когда я только начинала рассказывать дедушке с бабушкой историю Фиби, они сидели тихонько и слушали. Дедушка не отводил глаз от дороги, а бабушка смотрела в боковое окно. Лишь изредка они перебивали меня краткими восклицаниями вроде: «Чтоб тебя!» или «Ну ты даёшь!» Но чем больше я углублялась в рассказ, тем чаще и дольше они меня перебивали.

Когда я рассказала про послание «У каждого своя повестка дня», бабушка хлопнула по передней панели и воскликнула:

– Ну разве это не правда? Господи! Да всё именно так и есть!

– О чём ты? – удивилась я.

– О том, что каждый только и делает всю дорогу, что беспокоится о своих собственных проблемах, своей собственной жизни, своих собственных страхах. И при этом мы ожидаем, что все остальные тоже должны подстраиваться под нашу повестку дня. «Обратите внимание на мои страхи! Бойтесь вместе со мной! Войдите в моё положение! Решите мои проблемы! Помогите мне!»– бабушка с досадой вздохнула.

А дедушка с самым серьёзным видом почесал пятернёй затылок:

– Да ты никак в философы решила податься?

– А ты занимайся своей собственной повесткой дня, – отрезала она.

Когда я рассказала о том, как Бен спросил меня про маму и я сказала, что она в Льюистоне, но не стала ничего объяснять, бабушка с дедушкой переглянулись.

Дедушка сказал:

– Однажды мой папаша уехал на целых полгода и не сказал ни одной живой душе, куда собрался. И когда мой лучший друг спросил, где мой старик, я заорал и врезал ему в челюсть. Своему лучшему другу. Врезал со всей дури в челюсть.

– Ты никогда мне не рассказывал, – заметила бабушка. – Надеюсь, он хорошо отвесил тебе в ответ.

– Вот, видишь? – дедушка показал на дырку на месте переднего зуба. – Вышиб напрочь мне зуб.

А когда я рассказала дедушке с бабушкой о том, как шарахалась от Бена, а потом вернулась домой и нашла папу в гараже, бабушка отстегнула ремень безопасности, повернулась и перегнулась через спинку кресла. Она взяла мою руку и поцеловала. А дедушка сказал:

– И за меня разок.

И бабушка поцеловала мне руку ещё раз. Несколько раз, когда я описывала мир Фиби, полный психов и маньяков с топорами, бабушка восклицала:

– Ну в точности Глория! Один в один Глория, и всё тут!

Однажды, услышав это в очередной раз, дедушка напустил на себя такой мечтательный вид, что бабушка возмутилась:

– Эй, хватит слюни пускать из-за этой Глории! Я-то знаю, что у тебя на уме!

– Вот, слышала, цыплёночек? – воскликнул дедушка. – Наш крыжовничек в точности знает все мысли в моей голове! Ну разве это не прелесть?

Перед самой границей Южной Дакоты дедушка завернул на север, потому что увидел указатель к Национальному монументу Пайпстон возле города Пайпстона, штат Миннесота. На указателе был изображён индеец, куривший трубку.

– С чего это ты решил полюбоваться на старого индейца с трубкой? – удивилась бабушка.

Она так же не переваривала выражение «коренной амэриканец», как и мама.

– Просто решил, – сказал дедушка. – Может, у нас больше не будет такой возможности.

– Увидеть, как индеец курит трубку? – уточнила бабушка.

– Это надолго? – спросила я, пока ветер свистел в ушах: скорей-скорей-скорей.

– Вовсе нет, цыплёночек. К тому же нам надо дать остыть за-под-жиганию. Эти дороги совсем меня измотали.

Дорога в Пайпстон шла через прохладный густой лес, и, если закрыть глаза и глубоко вдыхать воздух, можно было ощутить аромат Бибэнкса, штат Кентукки. Пайпстон оказался маленьким городком. Куда бы мы ни шли, люди везде разговаривали между собой: стояли на тротуаре и говорили, или сидели на скамейке и говорили, или шли по улице и говорили. И когда мы проходили мимо, они смотрели на нас, прямо в лицо, и здоровались:

– Привет!

– Здрасьте!

И хотя кому-то это может показаться сентиментальным, но мы почувствовали себя как дома. Это было совсем как в Бибэнксе, где каждый встречный перекинется с тобой хотя бы парой слов, потому что они знают тебя, знают всю твою жизнь.

Мы дошли до Национального монумента Пайпстон и увидели, как индейцы добывают камень в карьере. Я спросила у одного из них: он что, представляет коренного амэриканца? Но он ответил:

– Нет. Я представляю личность.

– Но вы представляете личность коренного амэриканца?

– Нет, я представляю личность амэриканского индейца.

– И я тоже. По крови.

Потом мы смотрели, как другие представители личностей амэриканских индейцев делают из камня трубки. В музее трубок мы узнали о трубках всё, что только может знать человек. А на лужайке возле музея сидел на толстом пне ещё один представитель личности амэриканского индейца и курил длиннющую трубку мира. Дедушка следил за ним минут пять и попросил дать ему попробовать.

Человек передал дедушке трубку, и дедушка сел на траву, затянулся пару раз и передал трубку бабушке. Она и глазом не моргнула. Затянулась и передала трубку мне. У неё был сладковатый вяжущий вкус. Я взяла её в рот и сделала две коротких затяжки, как будто поцелуи, – подсмотрела, как делали дедушка с бабушкой. Дым попал мне в рот, и я задержала его, пока отдавала трубку.

Я не выпускала дым изо рта, пока бабушка с дедушкой сделали ещё по несколько затяжек. Мне показалось, что я немного надулась. Я приоткрыла рот: изо рта потянулась тоненькая струйка дыма, и, когда я её увидела, это почему-то напомнило мне о маме. Казалось бы ни с того ни с сего в голове зазвучало: «Это уходит твоя мама». И я долго смотрела, как струйка дыма растворялась в воздухе.

В магазинчике при музее дедушка купил две трубки мира. Одна была для него, а вторая для меня.

– Это не для курения, – пояснил он. – Это на память.

Тем вечером мы остановились на ночь в мотеле под названием «Дворец мира краснокожего Джо». На вывеске над стойкой портье кто-то зачеркнул «краснокожего» и написал «коренного амэриканца», так что вывеска гласила: «Дворец мира коренного амэриканца Джо». А в нашем номере старую вышивку на полотенцах – «Краснокожий Джо» – кто-то исправил чёрным маркером на «Индеец Джо». Хотела бы я, чтобы эти люди уже определились.

К этому времени я привыкла, что ночую в одной комнате с дедушкой и бабушкой. Каждый вечер, укладываясь спать, они ложились рядом на спину, и дедушка повторял: