Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

к Календеру. Он подумал, что может встретить их, встретить Бихтер. Немного повернув руль, он подошёл поближе. Вдали он заметил белую лодку, ещё раз повернул руль и провёл ещё одну пограничную линию. Две лодки оказались на таком расстоянии, чтобы не столкнуться.

Аднан Бей сказал про себя: «Через десять минут они узнают». Он был уверен, что Бихтер согласится. Он ясно прочёл это в глазах молодой девушки, даже заметил в её взгляде что-то похожее на жалобу из-за задержки с предложением.

Он будто напевал про себя: «Да, через десять минут…» Вдруг он вспомнил о Нихаль и Бюленте. Дома у него тоже были дела. Сегодня он хотел подготовить детей, спешил заставить умолкнуть сердцебиение, которое мешало полноте его блаженства.

Сердцебиение участилось, когда лодка из красного дерева рассекала воду и быстро двигалась, будто у неё не было других дел. Он пока не нашёл лёгкого пути, не смог выбрать ни один из придуманных способов. Он думал о Шакире Ханым (женщине, которая была невольницей его жены, а после рождения Нихаль стала служанкой и жила в доме как член семьи) но иногда говорил: «Нет, лучше использовать как посредника гувернантку». Когда лодка подошла к пирсу и к ней подбежал маленький темнокожий Бешир, поджидавший у ворот, Аднан Бей спросил:

— Дети не приехали?

Он почувствовал облегчение, когда понял, что не приехали. Сейчас ему хотелось и увидеть их, и отложить этот момент. Он отправил детей с гувернанткой в Бебек Бахчеси, чтобы остаться одному.

Аднан Бей разделся, надел домашние брюки из тонкой саржи и белую сатиновую рубашку, потом поискал чёрный пиджак из шерсти альпака; нервным движением руки он открыл дверцу шкафа с зеркалом, затем посмотрел на вешалку, стоявшую в углу команты. Он не мог найти пиджак. Тогда Аднан Бей нажал на кнопку звонка и отругал пришедшую Несрин: «Всё в беспорядке! О моих делах не заботятся, вот уже битый час ищу чёрный пиджак.»

Рукав чёрного пиджака свисал с края стула, на который Аднан Бей бросил снятую одежду. Несрин прошла вперёд и вытащила из-под неё пиджак.

«Видите? Вы оставили его на стуле, у Вас нет привычки класть что-то на место…» — сказала она. Каждый раз, когда были видны недостатки в работе прислуги, Аднан Бей привык говорить, что когда в доме нет хозяйки, сколько ни старайся, невозможно рассказать прислуге о своих проблемах. Когда Несрин выходила из комнаты, он спросил:

— Дети не приехали?

Аднан Бей спустился вниз, некоторое время смотрел из окна холла на море и его терпение было на исходе. Потом он пошёл в кабинет; ему хотелось чем-то заняться. Его главным увлечением была резьба по дереву. Свободное время он тратил на вырезание рельефных изображений на ножах для бумаги, чернильницах, спичечных коробках. Уже несколько дней он работал над небольшой тарелкой с профилем Нихаль посередине. Аднан Бей захотел взять тарелку в руки и поработать, но не смог. Он снова нажал на кнопку звонка и в комнату снова вошла Несрин:

— Нихаль и Бюлент не приехали?

Несрин с улыбкой ответила:

— Не приехали, господин, но вот-вот приедут.

Когда девушка вышла, Аднан Бей почувствовал страх. Да, они приедут. И тогда? Что он будет делать?

Он больше всего думал о Нихаль. Кроме доводов, придуманных, чтобы избавиться от сомнений, был страх, который никак нельзя было заглушить, возникший в результате раздумий о влиянии на неё этого события. Аднан Бей был уверен, что нежная, тонкая, похожая на водный цветок девочка не сможет остаться равнодушной, когда другое тело, другая любовь станет преградой между ней и отцом. Он понимал, что когда она ребёнком осталась без матери, ей не было больно, затем она подросла и раз за разом ощущала боль, когда думала об этом и это оставляло на её лице усиливавшуюся печаль сиротского смирения. Когда она улыбалась отцу, её взгляд будто скрывал в глубине слёзы скорби о матери, узнать и полюбить которую не нашлось времени и даже лицо которой было невозможно вспомнить. Теперь вторая мать отчасти заберёт у неё отца. О! Какую горестную рану может нанести второе расставание этому бедному сердцу! Когда он думал об этом, его сердце обливалось кровью. Но он решил, что это неизбежно и нужно позволить этому случиться.

Аднан Бей думал в полумраке комнаты с длинными коричневыми шторами, облокотившись на кожаную оттоманку рядом с рабочим столом и вытянув ноги, и у него перед глазами по кусочкам пронеслась жизнь с Нихаль. Сначала он увидел капризы ребёнка после потери матери, бесконечные слёзы из-за тысяч выдуманных невозможных причин. В то время никто, кроме отца, не мог заставить её замолчать. У неё также была нервная болезнь, нерегулярные припадки которой длились часами и изнуряли крохотное чахлое тело. Он подумал о мучительных ночах, проведённых рядом с маленькой кроватью в период траура и во время нервных припадков. Однажды ночью он услышал, как во сне дочь сказала страшным голосом: «Папа! Папа!», встал с кровати, подошёл к ней и спросил: «Чего ты хочешь, дочка?» Она увидела рядом отца, успокоилась, улыбнулась и впервые после смерти матери спросила: «Она придёт завтра?» Дочь говорила о матери, не называя имени и не объясняя, о ком идёт речь. «Нет, дочка!» Она уже привыкла довольствоваться этим ответом, но той ночью разговор, вероятно, начавшийся с виденного во сне, продолжился: «Она далеко ушла? Тяжело ли оттуда прийти, папа?» Он не ответил и утвердительно кивнул головой на оба вопроса. Со свойственным детям упрямством она непременно хотела услышать ответ: «Раз так, можем мы туда пойти? Видите, она не приходит, совсем, совсем, даже на денёк не приходит.» Увидев умолкнувшего отца, она вдруг высунула маленькие, худые руки из-под одеяла, подвинула его голову, прислонила губы к уху и в дрожащем, слабом свете лампы, будто сообщая что-то тайное, сказала тихим голосом, похожим на дыхание птицы: «Или она умерла?» Правда впервые слетела с её уст. Потом она протянула маленький пальчик и добавила, вытирая стыдливую слезу с глаз отца: «Папа, не умирайте, Вы же не умрёте?»

Он успокоил дочь, заставил лечь и накрыл одеялом, но несколько часов не отходил от кровати, тихо ожидая, пока та заснёт. Ночью ребёнок постоянно вздыхал.

По ночам он какое-то время не отходил от неё, ложился вместе с ней. Даже теперь Нихаль и Бюлент спали в соседней комнате со всегда открытой дверью. Дальше была комната их гувернантки (старой мадемуазель Де Куртон). Одиночество так крепко связало отца и дочь, что они могли получать удовольствие, только находясь рядом. Они всегда гуляли