Восхождение тени - Тэд Уильямс

— Конец, конец грядёт! Я узрела приход его! Демоны посланы нам на погибель, ибо мы прогневали богов! — она вновь молитвенно склонила голову и больше не отвечала на настойчивые расспросы Мэтта.

— Пойду погляжу, что там, — сказал он Элан.

Тинрайт убедился, что запер дверь, и вышел на улицу. Сначала он следовал за толпами возбуждённых горожан, которые вроде бы направлялись в сторону гавани, ближайшему к ним участку внешних городских стен, но почти сразу развернулся против течения людской реки и стал пробиваться к мосту на Торговой улице, который был перекинут над каналом, соединяющим две лагуны. Если на том берегу, в городе, что-то происходит, ему всё прекрасно будет видно и с внешней стены за “Башмаками барсука”, таверны у конца Северной лагуны, где Тинрайт столько раз сиживал вечерком с Хьюни и ребятами. Проулок за таверной был мало кому известен, и Мэтт с собутыльниками считали его отличным местом, чтобы тискать трактирных шлюх.

По пути поэт прислушивался к обрывкам разговоров прохожих. Большинство только слышали о том, что случилось, и теперь спешили убедиться в правдивости слухов лично. Кое-кто в ужасе бормотал молитвы и выкрикивал проклятия, а кто-то выглядел лишь слегка взволнованным, будто торопился на празднества Зосимий.

— Это знак! — доносилось с разных сторон. — Сама земля против нас!

Раздавались и другие выкрики:

— Мы отбросим их! Они узнают, что такое люди Южного предела!

Иные разногласия перерастали в драку, особенно если спорщики до того успели набраться — и таких было немало. Солнце за высокими облаками едва начало клониться к горизонту, но многие сегодня взялись за бутылку гораздо раньше обычного.

“Интересно, когда боги вели меж собой свою великую войну, было так же? — задумался Мэтт Тинрайт. — Неужели и тогда находились смертные, которые собирались у поля брани, только чтобы поглазеть на сражение, наплевав даже на то, что свету может прийти конец?”

Это была вторая странная и интересная мысль — вторая за день, достойная стать поэмой. На минутку он даже почти позабыл, что непонятное явление, на которое он отправился поглядеть, повергло в дикий ужас даже его грозную несгибаемую мать.

“Но что бы это могло быть? Всё, что я видел — туман да дым. И с чего бы они напугали столько народу?”

Тинрайт нырнул за “Башмаки”, в которых шумели сильнее, чем всегда — главным образом спорили и стенали. Секунду он колебался — не зайти ли туда и не пропить ли остаток полученных от Броуна денег: ведь в конце концов, если миру суждено сейчас рухнуть, то не лучше ли проспать это событие? Насколько Мэтт помнил, в Книге Тригона ничего не говорилось о том, что нельзя напиваться в Судный день.

Постой-ка, но что если ему придётся долго дожидаться суда? После вселенской катастрофы, несомненно, соберутся громадные толпы ожидающих свершения правосудия — ну, вроде как когда король раздаёт зерно в голодный год. Так к тому времени он уже даже пьян не будет — пока до него, Мэтта, дойдёт очередь, он протрезвеет, во рту пересохнет, а череп начнёт просто раскалываться от боли. Боги, и перед орущим-то Броуном да на трезвую голову выстоять нелегко, а каково же это будет, когда он предстанет перед самим Перином, повелителем бурь, которому гром небесный служит молотом!

Дойдя до проулка за таверной, Тинрайт поднялся на холм, к подножию нависшей над ним стены, затем пробрался по уступам бермы[8] наверх, к заброшенной караулке. К своему удивлению, он обнаружил там с десяток местных жителей, явно озарённых той же идеей. Один из них, угрюмый парень в кожаном фартуке, даже помог Мэтту преодолеть разрушенные ступеньки, чтобы он мог присоединиться к наблюдающим.

Ничто не заслоняло им вид на северную оконечность материковой части Южного Предела. Однако основные события, по всей видимости, происходили на ближайшем к ним краю города, лежащего на большой земле, — на пляже возле разрушенной насыпи. Тёмная пелена, которую Тинрайт успел уже увидеть раньше, разрослась, и в глубине её что-то огненно мерцало и вспыхивало, но не так, как могли бы плясать языки пламени, — что-то переливалось там, создавая мерный отсвет, как от расплавленного металла. А то, что он принимал за столпы странно застывшего чёрного дыма, оказалось вовсе не дымом.

Чудовищные чёрные деревья вырастали из тьмы, и ветви их походили на скрюченные пальцы — будто дюжина великаньих рук протянулась из тумана к городским стенам с дальнего берега узкой бухты. Жадные, цепкие лапы, пригнувшись над водой, стремились добраться до замка, где Тинрайт и остальные, замерев, взирали на них в немом ужасе.

— Что это за проклятые штуковины? — наконец спросил кто-то.

Один парень, вроде бы уже слишком взрослый для того, чтобы распускать нюни, залился слезами, прерывисто и глухо рыдая, как заходясь в чахоточном кашле.

— Нет, — только и смог выдавить Тинрайт, уставясь на воду, как заворожённый. Эти штуки — деревья они или что там — выросли вдвое, а то и втрое с тех пор, как он глядел на них из окна королевской резиденции. Но ничто в мире ведь не способно расти так быстро! — Этого не может быть…

Но оно, конечно же, могло — и было.

Больше никто не произнёс ни слова — только молились.

Туман и сам по себе вселял в неё беспокойство — он наползал отовсюду и ниоткуда, делая мир вне их тюрьмы столь же устрашающим, как бесцветные безжизненные поля, окружающие великую твердыню Керниоса в тех историях, какие Утта слышала ещё девочкой, — но больше всего её тревожили звуки: тяжкие стоны и скрипы пробирали до костей — будто громадный корабль, в тысячу раз больше любого человеческого судна, проплывал мимо их окна, едва в нескольких дюймах, но невидимый за густым холодным туманом.

— Что это за жуткие звуки? — Утта опять принялась мерить шагами комнату. — Они что, построили эту… — как же их там называют — осадную машину? Одну из этих чудовищных башен, которые подводят к стенам замка? Но зачем фаэри таскают её взад-вперёд по пляжу всю ночь? От этого шума мне снятся кошмары!

В одном из них её семья, потерянная для жрицы много лет назад, стояла у борта длинной серой ладьи, умоляя Утту подняться на палубу и присоединиться к ним, но даже во сне по их потухшим взглядам женщина поняла, что все её родные мертвы и приглашают её в путешествие в загробный мир. Она проснулась с безумно колотящимся сердцем и испугалась, что и в самом деле умирает.

— Сестра, я с ума сойду глядя, как ты расхаживаешь туда-сюда, — попеняла ей Мероланна.

Когда их только заперли в покинутом доме купца, выходящем окнами на бухту Бренна, старшая из двух женщин целыми днями драила комнаты, будто каждая стёртая ею пылинка ослабляла стянутые вокруг них путы магии фаэри и их тёмной госпожи. Но, конечно, всё было наоборот: чем больше герцогиня отмывала дом, тем труднее становилось отмахиваться от мысли, что даже когда уборка будет закончена, они так и останутся пленницами. И теперь, после того как стараниями Мероланны дом стал насколько было возможно опрятным, пожилая женщина впала в чёрную меланхолию. Днями она почти не вставала из кресла, хотя на то, чтобы изводить Утту жалобами, сил у неё, по-видимому, оставалось достаточно: то ей мешало, что сестра ходит из угла в угол, то казалось, что она невыносимо шумит за какой-нибудь работой.