Близкие люди - Екатерина Лесина

– Нет.

– И…

– Могу принести клятву на крови. Без нее все равно не поверишь.

Антонина пожала плечами: так и есть. Не поверит. И с клятвой тоже не поверит, потому что видела, как клятвы нарушались, в том числе и на крови. Да и вообще… жизнь у нее такая, которая весьма способствует развитию недоверчивости к окружающим людям.

– Ясно… но с другой стороны, ты не сбегаешь, и уже хорошо.

Наверное.

Для него.

А вот для Антонины… она ведь привыкла мыслить здраво. И теперь надо просто сесть и подумать. Да, согласие она дала, но забрать его просто. И уйти. И… он отправится следом? Она бросила косой взгляд на сидящего мужчину, который притворялся спокойным, но Антонина ощущала эхо его эмоций. И спокойствия в них не было.

Неужели переживает?

Похоже.

Искать бросится… и что дальше? Найдет. А потом снова и снова… и он прав в том, что знаний Антонине не хватает. И это плохо. С другой стороны, прятаться придется не только от него. Она крутанула кольцо, которое взяло и слетело, упало в мох, чтобы под него же провалиться.

Вот ведь…

…кольцо можно было считать сгинувшим навек. И что это значило? Ровным счетом то, что передела собственности не избежать. И как знать, не избавятся ли от нее, просто на всякий случай? Или же решат оставить, сочтут полезной и…

…матушка ведь не по своей воле на изнанку выглядывала. Заставляли. И Антонину заставят.

Выбор невелик.

– Хорошо, – сказала она. – Но договор мы все-таки заключим.

– Кто бы сомневался, – это Алексей произнес в сторону.

– Звать-то тебя как. Если на самом деле…

– Лехой. Можно Лешкой. По полному не люблю, но если нравится…

Антонина пока не знала, что именно ей нравится, однако собиралась выяснить. Как-нибудь потом, в ближайшем будущем.

Виктория всегда боялась нелюдей.

…баю-бай, – бабка пела, шепелявя, не попадая в ноты, но голос ее успокаивал. – Закрывай глазки, егоза, а не то придет волчок и ухватит за бочок… двуипостасные знаешь какие? Им только волю дай, так мигом дитятко скрадут.

– Мама, что ты такое говоришь!

– Что есть, то и говорю, а ты опять куда собралась, ишь, бисово семя, – бабка ругалась не зло, устало, скорее по привычке. И морщинистая ладонь ее прошлась по волосам. – Чтоб спалось легко, чтоб сонники не примучили… выйдешь за порог, гляди, повесь на место.

Над порогом висела красная тряпичная коса, которую бабка плела сама.

А под лавкою прятался полынный веник. На подоконнике лежала соль, и бабка каждый вечер ровняла дорожку, следя, чтоб не было пробелов.

– Спи ужо, глазастая, – сказала она, погрозив морщинистым пальцем. – Неслухов нелюди любят. А жила в одной деревеньке девка, от прям, как ты… хороша была, глазаста и рухава, только норовиста больно. Мамку не слухала, батьку не слухала, никого-то не слухала…

– Напугаете ребенка!

– А и пущай боится, – бабка садилась рядышком, а Виктория прижимала к себе придремавшую сестрицу. – Одного дня велено было ей…

…в ее сказках непослушных детей всегда забирали нелюди. Иногда в темный лес уносили, иногда под воду утягивали, а то и проглатывали на месте. От историй этих становилось и страшно, и хорошо, ведь Виктория знала, что в их-то дом никто не проберется.

Что…

А выходит теперь она и сама…

Выходит.

– Странно, да, – Владимира искрилась. Она с каждою минутой становилась краше, будто наливаясь самою жизнью. – Я думала, что только я такая…

– Ты?

Она… знала?

Сестрица вздохнула тяжко-тяжко.

– Помнишь матушку?

– Помню.

– Гулять она любила… за папеньку замуж вышла. Из семьи увела.

Этого Виктория уже не помнила. А ведь должна бы.

– Только… он ушел, а она не изменилась. И мы с тобой не от него. Бабка говорила. Папенька ее любил, а потому и тебя на себя записал. Пошел, упросил участкового. И не только его… думал, что заживут в любви и согласии.

– Не вышло?

Понять бы, какова она, Виктория. Она трогала пальцами лицо, пытаясь прочесть его черты, но ничего-то не получалось.

– Не вышло… он мне писал. Иногда. На почту. До востребования… ты на него злилась.

– Было чего.

Неприятно. Значит, сестрица и с батюшкою общалась? Письмами обменивалась за спиною Виктории. И… чем еще?

– Было, – согласилась Владимира. – Но… он не виноват.

Не виноват?

Выкинул их из дому, в сироты записал, и не виноват? А потом…

– Погоди, – Владимира обняла, погладила по плечам. – Ты просто не знаешь. Матушка… она такой, как я была… то есть, это я пошла в нее. А ты в кого – не знаю, но твое счастье.

– Счастье?

– Счастье, – серьезно сказала Владимира. – И потому уехать тебе надо от меня подальше. Матушка отца любила, пока он чужим был. А из семьи ушел, женился, то и разом стал не интересен. Она… она ж гуляла не потому, что потаскуха… то есть… не знаю, как сказать. Натура у нее такая! Бабка быстро поняла… поэтому и не любила нелюдь… ее-то когда-то… саму… не устояла. Дочь народилась… знаешь, мне тоже порой, когда…

Владимира всхлипнула.

– Думаешь, я не хочу влюбиться, чтобы на один раз и до конца жизни? Чтобы не маяться… с нелюбимым, не вспыхивать от жадности, когда чужого мужа видишь? Думаешь, это радостно, когда прямо корежит от желания получить его… вон, Эвелинкиного генерала. Или вот мага этого… или твоего… я, как вас видела, просто… это сильнее меня. И потому тебе надо уехать.

– В Ленинград?

– Куда угодно. Или мне… я-то везде устроюсь. Матушка, как влюблялась, то и вспыхивала. Мужики к ней летели, будто мотыльки на огонь, разум напрочь утрачивали. Она и рада была отвечать. Бабка говорила, что, если б нашла достойного, то влюбилась бы по-настоящему. Да только где его найти? И как понять, что вот он – достойный?

Владимира опустилась на мох.

– Теперь, боюсь, силы и вовсе станет… может, мне в актерки пойти?

– Сунешься, Эвелинка тебя точно прибьет.

– Это да… – Владка смахнула слезу. – Почему мы с тобою такие… никчемушные?

– Не знаю, – Виктория опустилась рядом и сама уже обняла сестру. Красивая? Так и хорошо. Светится вся? Пускай… она вовсе не завистлива, да и тепло подле этого света, спокойно, как никогда-то прежде. Что до мужиков…

…то кому из них, руку на сердце положа, она, Виктория, понадобится? Чтоб не по службе, но сама собою? То-то и оно, а за сестрицею приглядывать надобно.