Карусель - Уильям Сомерсет Моэм

Часы пробили три. Бэзил не знал, как пережить эту невыносимую ночь. До рассвета оставалось почти пять часов, а темнота пугала его. Он пытался читать, но в мыслях царил такой беспорядок, что слова казались бессмыслицей. Он лег на диван и закрыл глаза в надежде уснуть, но вновь с ясной и отвратительной четкостью увидел бледное лицо Дженни, ее стиснутые в кулаки руки и мокрые волосы. В комнате стояла гнетущая тишина. Ему на глаза попалась работа Дженни, которую она оставила на маленьком столике перед выходом, и, казалось, она опять сидит перед ним и шьет по привычке. Его муки были нестерпимы, и, вскочив, он взял шляпу и вышел. Бэзилу нужно было поговорить с кем-то, кому он мог излить свою горькую, горькую печаль. Он забыл о времени и быстро направился в Хэммерсмит. Дорога была пустынна и так темна в этой холодной беззвездной ночи, что он едва видел землю, и ни одна живая душа не встречалась ему на пути, как будто он путешествовал по безлюдной пустыне. Перейдя мост, он добрался до домов. Бэзил шел по тротуарам, и воспоминания о толпах, наводнявших эти улицы днем, немного рассеяли панический страх, гнавший его вперед. Его ноги, прежде шагавшие без цели, теперь вели его к Фрэнку. От кого-то он должен получить помощь и совет, как преодолеть несчастье.

Утомившись, Бэзил пошел медленнее, и путь казался бесконечным. Наконец появились признаки пробуждения Сити. То и дело мимо тяжело прокатывали тележки с товарами для рынка Ковент-Гарден. Там и сям зажигались огни в лавках молочников. Сердце Бэзила потянулось к этим ранним труженикам, и, видя, как усердно они работают, он решил, что сможет продолжать жить. Мгновение постояв у мясной лавки, где энергично оттирали пол крепкие парни, чьи силуэты отчетливо выделялись в свечении газовых горелок, он отправился дальше.

В конце концов (казалось, прошли часы, с тех пор как Бэзил покинул Барнс) он добрался до Харли-стрит и, пошатываясь, поднялся по лестнице. Он позвонил в ночной звонок и подождал. Никто не вышел, и у него в голове пронеслась мучительная мысль, что Фрэнка вызвали в больницу. Куда ему было идти? Ведь он устал, и ослаб, и не мог сделать больше ни шага. С полуночи он преодолел целых шестнадцать миль. Бэзил позвонил снова и наконец услышал какой-то шум. В коридоре зажегся электрический свет, и дверь открылась.

— Фрэнк, Фрэнк, ради Бога, впусти меня! Мне кажется, я сейчас умру.

С изумлением Фрэнк смотрел на друга, взъерошенного, без верхней одежды, мокрого, забрызганного грязью. Лицо Бэзила было бледным, усталым и испуганным, а взгляд — устремлен в одну точку, как у помешанного. Фрэнк не стал задавать вопросов, а взял гостя под руку и отвел в комнату. Того покинули последние силы, и, рухнув в кресло, он потерял сознание.

— Идиот! — пробормотал Фрэнк.

Он схватил друга за шиворот и с силой потянул его голову вниз, пока она не оказалась между коленями. Наконец Бэзил пришел в чувство.

— Не поднимай голову, пока я не принесу тебе бренди!

Фрэнк был не из тех людей, которых можно смутить неожиданным происшествием, и он методично подливал в стакан достаточное количество неразбавленного алкоголя и заставлял Бэзила пить. Он приказал ему посидеть спокойно и помолчать. Затем взял трубку, набил ее и зажег, тихо сел, укутался как можно теплее и принялся курить. Все это оказало волшебный эффект на Бэзила. Фрэнк, словно ничуть не был удивлен ранним вторжением, вел себя совершенно невозмутимо. Это спокойствие имело некое гипнотическое воздействие, так что Бэзил ощутил необычайное облегчение. Наконец Фрэнк повернулся к нему:

— Думаю, тебе лучше переодеться. Я могу дать тебе пижаму.

Голос друга вернул Бэзила к чудовищной реальности, и, сверля его глазами, он хриплым голосом, умолкая лишь для того, чтобы мучительно вздохнуть, бессвязно поведал тому страшную историю. А потом, снова сорвавшись, закрыл лицо руками и зарыдал:

— О, я не вынесу этого! Я не вынесу этого!

Фрэнк смотрел на него, не зная, что сказать.

— Я тоже пытался покончить с собой ночью, — признался Бэзил.

— Думаешь, это могло бы принести кому-то пользу?

— Я презираю себя. Чувствую, что не имею права жить. Но у меня не хватило духа. Говорят, уничтожить себя — трусость. Никто не знает, какая для этого нужна смелость. Я не смог решиться на такую боль. А она сделала это легко — просто прошла по бечевнику и бросилась вниз. И потом, я не знаю, что там, на другой стороне. В конце концов, может, это и правда, что есть жестокий мстительный Бог, который навечно покарает нас, если мы нарушим Его заповеди.

— На твоем месте я бы не вел душеспасительных разговоров, Бэзил. Предлагаю тебе отправиться в соседнюю комнату и поспать. После нескольких часов отдыха тебе станет значительно лучше.

— Думаешь, я смогу заснуть? — воскликнул Бэзил.

— Давай же, — сказал Фрэнк, взяв его под руку.

Он повел Бэзила в спальню, и тот, не сопротивляясь, снял одежду и послушно лег. Фрэнк достал шприц для подкожных инъекций.

— А теперь дай руку и не двигайся. Я сделаю тебе укол, это не больно.

Он ввел Бэзилу немного морфия и через некоторое время с удовлетворением увидел, что тот умиротворенно уснул.

Фрэнк убрал шприц и улыбнулся.

— Забавно, — пробормотал он, — но самые бурные и трагические человеческие чувства не могут тягаться с полной дозой morphin hydrochlor[59].

Это средство могло успокоить взволнованный разум, горе и раскаяние под его воздействием теряли остроту, уколы совести сводились на нет, а боль — великий враг человека — быстро подавлялась. Это подчеркивало тот факт, что наиболее буйные эмоции рода человеческого возникали из-за того, что глупцы заклеймили позором. Фрэнк одним всеобъемлющим проклятием выразил свое искреннее отвращение к дуалистам, спиритуалистам, христианским ученым, врачам-шарлатанам и популяризаторам науки. Закутавшись в плед, он удобно уселся в кресло в ожидании запоздалого рассвета.

Два часа спустя Фрэнк уже был в Барнсе, чтобы узнать в полицейском участке подробности трагической гибели Дженни. Он объяснил инспектору, что Бэзил Кент находится в состоянии полного изнеможения и сам ничего делать не может, дал полицейским свой адрес и попросил, чтобы по всем вопросам обращались к нему. Он выяснил, что полицейские намерены встретиться с Бэзилом через два дня, и поручился, что тот уже будет готов. Затем Фрэнк отправился домой к Кентам и обнаружил там служанку, удивленную, что ни хозяин, ни хозяйка не пришли ночевать. Он рассказал ей, что произошло, и написал Джеймсу Бушу письмо, в котором сообщал печальные новости. Сделав все это, Фрэнк отправился обратно на Харли-стрит.

Бэзил проснулся, но пребывал в жуткой депрессии. Весь день он молчал, и Фрэнк мог только догадываться, как сильно его друг страдает. Бэзил бесконечно прокручивал в голове сцену с участием Хильды и вспоминал жестокие слова, брошенные жене. И она неизменно представлялась ему в двух ипостасях: сначала — умоляющей дать ей последний шанс, а потом — мертвой. Время от времени он чувствовал, что готов кричать от боли, вспоминая свои страстные признания Хильде, ведь ему казалось, что их последняя встреча и стала причиной катастрофы.