Бен-Гур - Льюис Уоллес

У входа в шатер они спешились.

– Я обязательно приму меры, о которых ты сказал. Клянусь славой Господней, ни одна рука не коснется моих лошадей, кроме рук моих близких. Сегодня же вечером их начнут охранять. Но, сын Аррия, – и с этими словами Илдерим достал из-за пазухи пакет и медленно открыл его, опускаясь между тем на оттоманку, – взгляни сюда и помоги мне разобраться с этой чертовой латынью.

И он протянул послание Бен-Гуру.

– Вот, прочитай – и прочитай вслух, памятуя, что латынь – язык твоих отцов. Для меня же этот язык – сущее наказание.

Бен-Гур был в хорошем настроении и начал читать совершенно беззаботно. Но уже первые слова «Мессала – Грату» заставили его запнуться, нехорошее предчувствие сжало его сердце. Илдерим заметил его волнение.

– Ну что же ты, я жду.

Бен-Гур поспешил извиниться и стал переводить послание, которое оказалось одним из писем, с такими предосторожностями отправленных Мессалой Грату на следующее утро после пирушки во дворце.

Первые строки письма были интересны лишь как свидетельство того, что его автор не избавился от своей привычки насмешничать надо всем и вся; но, когда Бен-Гур стал передавать ту часть письма, которая должна была оживить память Грата, голос его задрожал, и он снова был вынужден прерваться, чтобы успокоиться. Сделав над собой видимое усилие, он возобновил чтение.

– «Я позволю себе далее припомнить, – читал он, – что, когда ты принимал меры в отношении семьи Бен-Гура, – здесь молодой человек был вынужден снова остановиться и сделать глубокий вдох, – мы оба разработали план, который представлялся нам наиболее эффективным для осуществления преследуемых нами целей, поскольку обеспечивал молчание и вел к неизбежной, но естественной смерти».

Голос Бен-Гура прервался. Лист папируса выпал из его рук, он закрыл ладонями лицо.

– Они мертвы – все мертвы. В живых остался один только я.

Шейх некоторое время молчал, сочувствуя горю юноши. Затем он поднялся и произнес:

– Сын Аррия, мне следует попросить у тебя прощения. Прочитай это послание наедине. Когда же ты обретешь силы пересказать его мне, дай знать, и я вернусь.

С этими словами он вышел из шатра. Это был один из лучших поступков в его жизни.

Бен-Гур бросился на оттоманку и дал волю своим чувствам. Когда они несколько успокоились, он сообразил, что часть письма осталась непрочитанной, и, подняв папирус с земли, продолжил чтение. «Ты, безусловно, припомнишь, – гласило далее послание, – «что ты повелел сделать с матерью и сестрой злоумышленника; и, если бы я ныне все-таки пожелал узнать, живы ли они или мертвы…» На этих словах Бен-Гур остановился, перечитал их снова и снова и затем воскликнул:

– Он не знает, мертвы ли они; он этого не знает! Будь же благословенно имя Господа! Надежда еще не потеряна!

Он снова перечитал предложение и, подкрепленный надеждой, дочитал письмо до конца.

– Они не мертвы, – произнес он после некоторого раздумья. – Они не мертвы, иначе бы он знал об этом.

Вновь перечитав письмо с начала до конца, на этот раз куда более внимательно, он еще больше укрепился в этом мнении. Тогда он послал за шейхом.

– Когда я впервые вошел в твой гостеприимный шатер, о шейх, – уже совершенно успокоившись, сказал он, – у меня не было намерения рассказывать о себе что-либо, разве только убедить тебя в том, что у меня достаточно опыта, чтобы ты мог доверить мне своих лошадей. Я не хотел поведать тебе свою историю. Но воля судьбы, которая послала мне в руки это письмо и дала возможность прочитать его, столь необычна, что я чувствую себя обязанным довериться тебе до конца. Более всего меня убеждает в этом то, что нам обоим, как оказалось, угрожает один и тот же враг, против которого нам лучше выступать заодно. Я прочту тебе письмо со своими пояснениями, и тебе станет понятно, почему оно произвело на меня такое сильное впечатление. Если ты счел мое поведение недостойным мужчины, то сможешь понять и простить меня.

Шейх внимательно слушал Бен-Гура, который принялся переводить ему каждый абзац письма, особо выделив при этом строки: «Я встретил вчера иудея в роще Дафны, и даже если он сейчас и не там, то, несомненно, в ближайших окрестностях, что облегчает мою задачу – не упускать его из виду. Если бы ты спросил меня, где он обретается в настоящий момент, я ответил бы тебе с совершенной уверенностью, что его сейчас можно найти в Пальмовом саду».

– Ах! – стиснув в кулаке бороду, воскликнул Илдерим таким тоном, что любой знающий его человек сказал бы, что шейх скорее удивлен, чем разгневан.

– «В старом Пальмовом саду, – продолжал переводить Бен-Гур, – в шатре предателя Илдерима».

– Предателя?! – воскликнул старик в страшном гневе. На лбу и шее у него вздулись жилы.

– Минуту терпения, о шейх, – умоляюще произнес Бен-Гур. – Это мнение о тебе Мессалы. Выслушай же его доводы.

И он продолжал чтение:

– «… в шатре у предателя Илдерима, который недолго сможет избегать нашей карающей руки. Не удивлюсь, если Максентий в качестве одной из первых мер посадит этого араба на корабль для отправки его в Рим».

– В Рим! Меня, Илдерима, шейха десяти тысяч всадников с копьями в руках, – меня в Рим!

Он прыжком вскочил с оттоманки, раскинув руки в стороны. Пальцы его рук подогнулись, как когти птицы, глаза блестели, как у змеи.

– О Боже! Нет, все боги, кроме римских! Когда же прекратится это оскорбление? Я свободный человек, мой народ тоже свободен. Неужели нам суждено умереть рабами? Или, еще хуже, неужели мне придется жить подобно собаке, ползающей у ног своего хозяина? И лизать руку с плеткой? Мое достояние уже не мое; и сам я не принадлежу себе; целиком и полностью я должен принадлежать Риму. О, если бы я мог снова стать молодым! Ах, если бы мне сбросить с плеч лет двадцать… или десять… или хотя бы пять!

Стиснув зубы, он воздел руки к небу; затем, под влиянием какой-то пришедшей в голову мысли быстро подошел к молодому человеку и сильными руками крепко схватил его за плечи.

– Если бы я был на твоем месте, сын Аррия, – таким же молодым, крепким, опытным в искусстве войны; если бы у меня были такие, как у тебя, причины для мести… Но к черту всю маскировку, твою и мою! Сын Гура, сын Гура, говорю тебе…

При этом имени кровь Бен-Гура застыла в жилах; изумленный, он посмотрел в глаза араба, устремленные ему в лицо и сверкающие.

– Сын Гура, если бы я был на твоем месте, перенес все, что пришлось испытать тебе, я бы не знал покоя. – Не останавливаясь, старик продолжал говорить, слова лились из него стремительным потоком. – Ко всем моим обидам я бы прибавил и твои и посвятил бы свою жизнь отмщению. Страну за страной я поднял бы на борьбу. Не было бы такой священной борьбы за свободу, в которой я не принял бы участия; ни одна битва против Рима не обошлась бы без меня. Я бы взбунтовал всю Парфию[94], если бы даже не смог сделать ничего лучше. Даже если бы люди не пошли бы за мной, я бы все равно не сложил оружия! Клянусь славой Господней! Я бы примкнул к волчьим стаям, подружился бы со львами и тиграми в надежде повести их на общего врага. Я бы обратил против Рима все доступное мне оружие. Предал бы огню все римское, предал бы мечу каждого встретившегося мне римлянина! День и ночь молил бы я богов, добрых и злых, дать мне их оружие – бури, засухи, жару, холод, все те безымянные яды, которые они порой растворяют в воздухе, все те сотни причин, от которых люди умирают на суше и на море. О, я бы не знал ни сна, ни отдыха. Я… я…