Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Так кто же теперь любит тебя больше? – спросил царь.

Царица поцеловала его в щеку и сказала:

– Прими меня обратно, о царь, ибо я излечилась от любви.

Оратес рассмеялся, словно юноша, несмотря на свои сто четырнадцать лет.

– Похоже, Менофа был прав, сказав мне, что лекарством от любви служит только любовь.

Внезапно лицо царя помрачнело, и взор его стал страшен.

– Но я так не считаю, – произнес он.

Царица испуганно вздрогнула.

– Ты виновна! – продолжал царь. – Ты нанесла оскорбление человеку Оратесу, которое он тебе простил, но за твое оскорбление царя Оратеса ты должна быть наказана.

Царица вскочила на ноги.

– Успокойся! – воскликнул царь. – Ибо ты уже мертва.

Он хлопнул в ладони, и в царские покои вошла ужасная процессия – процессия парасхитов, бальзамировщиков умерших, каждый из которых нес в руках инструменты или материалы для своего ремесла.

Обратившись к ним, царь указал на Ненехофру:

– Она мертва. Делайте свое дело.

Прекрасная Ненехофра через семьдесят два дня была помещена в гробницу, вырубленную для нее год назад, и уложена там вместе со своими царственными предшественницами, однако без всякой торжественной церемонии.

Слушая рассказ, Бен-Гур сидел у ног египтянки, и рука его покоилась поверх руки ее, сжимавшей рулевое весло.

– Менофа был не прав, – сказал он.

– В чем?

– Любовь живет только любовью.

– И от нее нет никакого лекарства?

– Есть. Оратес нашел его.

– Что же это за лекарство?

– Смерть.

– Ты хороший слушатель, о сын Аррия.

Так в разговорах они провели еще несколько часов. Сходя на берег, девушка сказала:

– Завтра мы собираемся в город.

– Но вы будете на играх? – спросил он.

– О да.

– Я пришлю тебе мои цвета.

На этом они расстались.

Илдерим возвратился в свое становище около трех часов на следующий день. Когда он спускался из седла на землю, к нему подошел человек – Илдерим вспомнил, что когда-то видел его в своем собственном племени, – и произнес:

– О шейх, меня попросили передать тебе этот пакет с просьбой сразу прочитать его. Если ты захочешь послать ответ, я всецело в твоем распоряжении.

Илдерим тут же принялся изучать пакет. Печать на нем уже была сломана. Сверху красовалась надпись «Валерию Грату в Цезарее».

– Да возьмет его Абаддон! – пробурчал шейх, обнаружив, что письмо написано на латыни.

Если бы послание было на греческом или арабском языке, он тут же прочитал бы его; а так он смог разобрать только подпись, сделанную печатными латинскими буквами, – МЕССАЛА, – которая тут же привлекла его внимание.

– Где сейчас молодой еврей? – спросил он у слуги.

– В поле, занимается с лошадьми, – ответил тот.

Шейх вложил папирус в пакет и, спрятав за пазуху, снова поднялся в седло. В этот момент к шатру приблизился незнакомец, прибывший, по всей видимости, из города.

– Я ищу шейха Илдерима, именуемого также Щедрым, – произнес он.

Его язык и облик выдавали в нем римлянина.

Хотя араб не умел читать на латыни, но говорить на ней он мог, поэтому он с достоинством произнес:

– Я шейх Илдерим.

Прибывший потупил взор и с притворным смирением произнес:

– Я слышал, что тебе нужен возница для гонок.

Губы Илдерима под седыми усами презрительно скривились.

– Ступай своей дорогой, – ответил он. – У меня уже есть возница.

Он было повернул коня, готовясь ускакать, но прибывший просительно произнес:

– О шейх, я так люблю лошадей, а твои, как мне сказали, самые красивые в мире.

Старый араб был тронут; он натянул поводья, словно колеблясь, и после секундной паузы ответил:

– Не сегодня, только не сегодня; как-нибудь в другой раз я тебе их обязательно покажу. Сейчас я очень занят.

Дав шпоры коню, он направил его в поле. Незнакомец же, улыбаясь, пустился в обратный путь. Он выполнил свою миссию.

Так несколько дней до открытия игр в становище шейха в Пальмовом саду появлялись незнакомцы порой даже по двое и трое в день, – заявляя, что они хотят получить место возницы.

Таким образом Мессала следил за Бен-Гуром.

Шейх ждал, весьма удовлетворенный, пока Бен-Гур уведет своих лошадей с утренней тренировки. Весьма же удовлетворен он был потому, что видел их бег во весь опор: нельзя было сказать, какая из лошадей самая быстрая, а какая – самая медленная; короче говоря, вся четверка шла как один.

– Сегодня после обеда, о шейх, я верну тебе Сириуса, – сказал Бен-Гур, потрепав красавца вороного по шее. – Я возвращаю его и ставлю вместо него колесницу.

– Уже? – удивленно переспросил Илдерим.

– С такими лошадьми вполне хватит и одного дня. Они не пугливы, сообразительны, совсем как люди, и любят заниматься. Вот этот, – и он указал на самого молодого коня из четверки, – тот, которого ты зовешь Альдебараном, – самый быстрый, в одном заезде на стадий[93]он обойдет всех остальных минимум на три корпуса.

Илдерим разгладил бороду и с хитрецой во взгляде спросил:

– Альдебаран самый быстрый, но кто из них самый медленный?

– Вот этот. – И Бен-Гур указал на Антареса. – Да, он самый медленный, но он одержит победу, о шейх, потому что может бежать весь день – целый день от зари до зари; так что, когда солнце зайдет, он догонит самого быстрого.

– Опять-таки правильно, – кивнул головой Илдерим.

– Я боюсь только одного, о шейх.

Шейх тут же посерьезнел.

– В своей жажде триумфа римлянин способен на самые грязные уловки. Во время игр – заметь, любых игр – римляне неистощимы на всякие трюки; а уж на гонках колесниц их жульничество не имеет пределов, они идут на все – и могут проделать что угодно с лошадьми, их хозяевами или возницами. Поэтому, шейх, как следует присматривай за всем, чем ты обладаешь; с этого момента и до окончания гонок не позволяй незнакомцам глазеть на твоих лошадей. А чтобы быть в совершенной безопасности, пойди на большее – установи вооруженную охрану, которая должна будет день и ночь охранять их. Тогда я уже ничего не буду бояться.