Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей - Стефан Владимирович Машкевич

меня «Петлюровцы» окружили и под штыками повели во двор. Здесь нас выстроили и начали спрашивать про фамилию [sic] и кто где родился и жил до армии? Кто родился на Украине ставили в одну сторону, кто родился в России тех ставили в другую, так сортировали до утра, было холодно, многие замерзли, возмущались, но ничего не помогло, ответ был один – кто родился не на Украине, отправить в хутор «Михайловский»{851}.

Для разоружения артиллерии, на левом берегу Днепра, хватило небольшого количества солдат – несмотря на то, что артиллерия была рассредоточена на 40 километров, в направлении Броваров. Украинцы и здесь опередили противника, перейдя Цепной мост до того, как его успели занять большевики, и застав ТАОНовцев врасплох{852}. Обезвредили около 70 орудий; артиллеристы успели только снять с них затворы (они имели на этот счет инструкции – испортить орудия, если невозможно будет удержать их) и сдаться. В единственном, видимо, месте большевики попытались оказать сопротивление – вблизи Слободки, где артиллерия открыла стрельбу. По сведениям, поступившим к подполковнику Капкану, украинцы за всю операцию потеряли 1 убитого и 4 раненых; у разоруженных частей потерь не было{853}.

Большевики ждали сигнала к выступлению – выстрела с артиллерийского полигона. Михаил Майоров (который был противником восстания, но подчинился решению большинства и остался со всеми, чтобы участвовать в руководстве действиями) вспоминал:

Ждем; – уже пять часов утра; нет никаких вестей. В помещении, где мы устроили Штаб, весело, света много. Публика очень устала, целый день было тревожно, всю ночь заседали, ругались, все ждали условленнаго сигнала к восстанию. Тов. Рафаил большой сторонник восстания; он в хорошем настроении и не дает остальным скучать. Известий все нет. Понемного становится ясно, что никакого выступления, очевидно, не будет. Так и было. По дороге наши Комиссары были арестованы{854}.

Действительно, Пятаков и Павилайтис (им двоим, наряду с Пуке, было поручено непосредственное руководство операциями) пытались пробиться к своим частям на Печерске, но встретили украинскую пехоту, занимавшую улицы и продвигавшуюся к Цепному мосту. Тогда они попытались попасть на полигон, но не добрались и туда{855}. Утром членов депутации, отправившейся на полигон, арестовали на Цепном мосту. В числе задержанных оказались: Пятаков, председaтель областного комитета советов рабочих и солдатских депутатов Эрлихерман, секретарь рабочей секции Исполкома Совета Голубенко, председатель профессионального союза металлистов Горбачев и другие. Задержанных доставили в штаб полка имени Богдана Хмельницкого{856}. Затем по крайней мере Пятакова, по всей видимости, перевели в помещение Центральной Рады.

Что сделали бы большевики, поймав «на горячем» группу деятелей, готовивших против них восстание (пусть на то и не было юридических доказательств)? Зная реальную историю, можно с уверенностью сказать: провести под арестом несколько дней – самое легкое, что могло бы ожидать повстанцев. Украинцы поступили иначе.

Президиум Центральной Рады, узнав, что арестованного Пятакова держат в помещении Рады, послал запрос на имя председaтеля Генерального Секретариата, т. е. Винниченко:

До відома президіума Центральної Ради дійшло, що дня 30 листопада в помешканню Центральної Ради був задержаний під арештом впродовж трьох годин, ніби то з наказу Генерального Секретарі́ату, громадянин Леонид Пятаков. Вважаючи недопустимим, щоб помешкання Ц[ентральної] Ради робилось місцем чийогось задержання, просимо Генеральний Секретаріат негайно розслідити, з яких важних причин і з чийого наказу був задержаний громадянин Пятаков і яким правом місцем його задержання зроблено пробуток найвищого законодатнього органу України{857}.

И Винниченко отреагировал мгновенно. Он отдал коменданту штаба округа приказ: «Немедленно освободить всех задержанных во время разоружения частей». В тот же день, 30 ноября (13 декабря), Пятакова и всех остальных задержанных освободили{858}.

И это, естественно, дало им психологическое преимущество.

В официальном сообщении Генерального Секретариата от 30 ноября (13 декабря) утверждалось: «Приклад братовбивчої, крівавої війни в Петрограді, Москві та й самому Київі, погрози віддати на розгром безвинне населення Київа примусило Генеральний Секретаріат одібрати зброю у найбільш анархистичних частин і деякі з них навіть вислати за межи Української Народньої Республіки»… но следующая же фраза звучала так:

Під час роззброєння військовими Українськими частинами було випадково [! – С. М.], без наказу Генерального Секретаріату затримано деяких членів воєнно-революційного Комітету, але в сей же день випущено{859}.

Формальных доказательств подготовки восстания в Киеве Генеральный Секретариат не представил. К тому же «признались», что Генеральное секретарство военных дел узнало о разоружении большевистских войск только утром 30 ноября (13 декабря), т. е. post factum{860}. Выходило так, что это разоружение было чем-то вроде самоуправства Капкана, без ведома Петлюры. Большевики выглядели чуть ли не «невинно пострадавшими». И они, разумеется, этим воспользовались.

Того же 30 ноября (13 декабря) Исполком Совета рабочих депутатов, по согласию с центральным советом фабрично-заводских комитетов и центральным бюро профессиональных союзов призвал ко всеобщей забастовке с политическими требованиями к Генеральному секретариату:

1) Обратное вооружение разоруженных частей;

2) Пропуск на Дон большевистских войск;

3) Задержание следующих на Дон казачьих эшелонов{861}.

Из этого, правда, почти ничего не вышло. Городской голова Рябцов издал обращение к гражданам Киева, поддержанное городской думой, в котором призвал не допустить нарушения деятельности важнейших городских предприятий – электростанции, водопровода, канализации{862}. Рабочие городского трамвая, водопровода и электростанции действительно не поддержали забастовку. На ряде заводов и фабрик собрания рабочих вынесли резолюции против забастовки. Высказались против нее и все социалистические партии, исключая большевиков. Всего в забастовке приняли участие, по разным сведениям, от 15 до 22 тысяч рабочих. Не примкнули к стачке рабочие газетных типографий, и 1 (14) декабря вечерние газеты вышли. Только вечером этого же дня газетные рабочие, под давлением, все-таки прекратили работу, из-за чего, как утверждала «Киевская мысль», на следующий день утром вышел только «Киевлянин». «Интересно отметить, – съехидничал корреспондент, – что это уже во второй раз в течение последних недель город и край, благодаря мудрой политике большевистского правления союза печатников, оставляются на исключительное попечение правой газеты».

«Киевская мысль» слегка согрешила против истины. 2 (15) декабря вышла одна более чем левая газета: первый, он же последний номер «Известий стачечного комитета». Но число бастующих в этот второй день стачки значительно уменьшилось. Рабочие типографий на общем собрании в тот же день (присутствовало 116 человек) выразили резкое несогласие с большевистской политикой членов правления союза рабочих печатного дела и потребовали его переизбрания. Подавляющим большинством голосов (2 «против», несколько воздержавшихся) было принято воззвание, которое заканчивалось, ни много ни мало, словами: «Долой насильников-большевиков, разрушителей, губителей народа и рабочего класса!»{863}