Военно-духовные братства Востока и Запада - Вольфганг Акунов

Француз Пьер Шевалье сообщал в 1663 году: «Чтобы кандидату быть признану за истинного козака, должно было переплыть Днепровские пороги и следственно побывать на Черном море, подобно тому, как Мальтийские кавалеры для достижения высшего звания в своем ордене обязаны участвовать в их «караванах», то есть сражаться на их галерах против неверных». [10] Западноевропейские рыцари, вступая в военно-монашеский орден, принимали постриг, приносили обеты целомудрия, послушания и нестяжания, отказывались от своего имущества и родового герба и принимали монашеское имя, иными словами, «умирали для мира».

Запорожские козаки, при вступлении в сечевое «товариство», точно так же «умирали для мира» [11], приобщались к рыцарскому братству, отказываясь от своего прежнего имени (принимая вместо него нарочито уничижительное прозвище – Бородавка, Вовк, Ворона, Гнида, Голота, Держихвист-Пистолем, Задерихвист, Кирдяга, Корж, Кривонос, Лысыця, Лупынос, Малюта, Махина, Не-Рыдай-Мене-Маты, Непийпиво, Неижмак, Пивторакожуха, Пидкова, Рогозяный-Дид, Свербыгуз, Святоша, Семи-Палка, Сиромаха, Шкода, Шмат, Часнык и проч [12].), обязывались, как и подобает монахам, не иметь никакого имущества (все добытое в походах незамедлительно пропивалось), беспрекословно слушались своих «отаманов [13]», которые избирались из членов братства, подобно тому, как избирались «магистры» – главы духовно-монашеских орденов католического Запада. В обоих случаях (в отличие о современных европейских монархий с передачей власти по наследству или, во всяком случае, по ближайшей родственной линии), передача власти как в военно-духовных орденах христианского Запада, так и в Запорожском Коше, зависела от авторитета кандидата на должность главы Братства, а подчинение ему – от признания.

Выбор кошевого отамана определялся преимущественно его превосходством в воинских науках и авторитетом, но не давал ему, как и магистру военно-монашеского ордена, права распоряжаться судьбой братства-войска единолично. Во всех важнейших вопросах отаман и подчиненные непосредственно ему высшие должностные лица (старшина) обязаны были советоваться с «товариством [14]» (Войском). Решение принимало прежде всего Войско, и лишь затем – отаман и старшина, что явствует и из запорожских грамот. Таким образом, если для войска средневековой монархии авторитет венценосца – как помазанника Божия! – являлся объектом веры, то для запорожского войска, как и для всякого духовно-рыцарского ордена, могущество выборного (а не помазанного Церковью на Царство!) отамана (магистра) – очевидной реальностью, не требовавшей религиозного поклонения, но от этого отнюдь не утрачивавшей своего сакрального характера.

Подобно тому, как Святой Архистратиг Божий Архангел Михаил [15] и возглавляемое им Воинство Небесное в строгом соответствии с иерархией ангельских чинов, окружали Престол Господень, так и запорожцы при избрании кошевого отамана охватывали выстроенным по «военным степеням» (ср. псаломские степени Царя и Пророка Божьего Давида) кругом главный сечевой Храм – Покрова Пресвятой Богородицы [16] – превращая тем самым церковный алтарь в духовное средоточие своего упования.

Так православное «степное лыцарство (рыцарство)» зримо воспроизводило предвечное (и в то же время всякий раз новое) рождение Христа-Еммануила, окруженного воинством Архистратига и как бы благодатно воплощавшегося в кошевом отамане. Дистанция, разделявшая Войско и кандидата в «кошевые отаманы», набравшего наибольшее число голосов (в буквальном смысле слова, ибо собравшиеся голосовали криком), подчеркивалась не возвышением его, а, напротив, ритуальным унижением (Лк 14,11). Упиравшегося (по обычаю, с целью подчеркнуть свою скромность) избранника «товариства» выталкивали на площадь со словами: «Иди, скурвий сину, бо тебе нам треба, ти тепер наш батько, ти будешь у нас паном». [17] Ритуал поставления кошевого отамана напоминал ритуал помазания на Царство, однако, вместо святого мира, выбритую (как тонзура рыцарей-монахов!) макушку новоизбранного батька седоусые «диды» [18] мазали площадной грязью. Причем речь шла явно не о наглядной иллюстрации к пословице «из грязи в князи», а скорее о реминисценции последования панихиды: «…земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем». [19]

Чин кошевого «пана-отца» соответствовал чину Великого, или Верховного, магистра (Гран-Мэтра или Гроссмейстера)западных военно-монашеских орденов, совмещавшего в одном лице высшую гражданскую, военную и духовную судебную инстанции. Во время богослужений кошевой отаман пользовался в храме особым местом, наподобие Царского («бокуном» или «стасидией»). На имя «Его Вельможности Кошевого Отамана» адресовались не только монаршии, но и церковные грамоты. Ему присягало не только козачье «арматное стадо», но и духовные пастыри этого «стада» – служившее на Сечи священство. Будучи выборным главой монашеско-рыцарского братства, кошевой обладал верховной духовной властью. Любой священнослужитель, начиная с настоятеля сечевого Храма, мог быть по требованию кошевого немедленно удален из Коша и заменен иереем, более подходящим, с точки зрения магистра «степного рыцарства».

Тростниковая булава-насека кошевого служила явным указанием на «трость», которую «не преломит» Возлюбленный Отрок (Ис. 42б3; Мф 12,20) и которая затем, во время Страстей Господних, появляется в деснице Христа (Мф. 27,29), дабы стать золотым модулем Небесного Града (Откр. 21, 15) [20]. В период пребывания кошевого отамана в Сечи над его ставкой поднимался белый прапор (стяг). В период отсутствия кошевого этот прапор опускался. Над свежей могилой усопшего «сечевика» также устанавливался стяг белого цвета – между прочим, имевшего первостепенное значение и для всех военно-монашеских орденов христианского Запада – кроме, разве что, рыцарей Благой Смерти, кавалеров Святого Лазаря и госпитальеров [21]. Такой же прочный симбиоз, как существовавший на Западе между монашескими и рыцарскими орденами (бенедиктинцы-госпитальеры, цистерцианцы-тамплиеры и т.д.), существовал между запорожцами и старцами Святой горы Афон. Многие козаки заканчивали дни своей земной жизни подвижничеством на этом «православном Олимпе».

Что касается общего для всех духовно-рыцарских орденов обета не-стяжания, то общепринятым самоназванием запорожских козаков было «сиромахи», «сирома», «сиромашня», то есть «сироты», «бобыли», «бесприютные», одним словом – сирые (убогие, нищие, бедняки), а в более широком контексте – бедное рыцарство, сознательно расточающее отнятое у врагов Христианства богатство во исполнение обета нестяжания. Подобная, непосредственно связанная с обетом нестяжания, установка и самооценка имела место и в военно-монашеских орденах Западной Европы. Не случайно, например, Гроссмейстер (Великий магистр) ордена госпитальеров-иоаннитов именовался «попечителем нищенствующей братии Христовой» [22], а убогих и больных иоанниты именовали «своими господами».

О фактическом принятии козаками на себя обета целомудрия говорилось выше [23]. Следует лишь добавить, что запорожцы, уклоняясь от связей с женщинами, в то же время, подобно рыцарям-монахам Запада, горячо почитали Пресвятую Богородицу. Главным храмом Сечи был собор Покрова Пресвятой Богородицы, чей праздник имел для «степных рыцарей» двойное значение. Под омофором Богоматери они не боялись ни вражеского оружия, ни грозной морской стихии; под покровительством Приснодевы они сохраняли девственность и исполняли принесенные обеты. [24]