Семь главных лиц войны. 1918-1945. Параллельная история - Марк Ферро

В самые последние дни жизни подавленный дуче более чем когда-либо чувствовал привязанность к семье: и к своей официальной любовнице Кларетте, по-прежнему не покидавшей его, и к жене Ракеле, с которой он ежедневно говорил по телефону, а также к дочери Елене, чье присутствие Кларетта с трудом переносила. Был с ним рядом и сын Витторио. Муссолини постоянно беспокоился о судьбе других своих детей — Анны и Романо. Витторио считал затею с Вальтелиной чистым безумием: «Скажут, что ты сбежал». Но Муссолини не желал ничего слышать. Он знал, что если его задержат, то казнят без суда и следствия, как постановил Комитет освобождения Северной Италии.

Муссолини перешел Комо, видимо, 27 числа, оттуда он отправил жене письмо. Оно было написано синим карандашом, а подписано красным. Ракеле опубликовала его в 1957 г., двенадцать лет спустя. Вот его полный текст: «Моя дорогая Ракеле! Вот я и на последнем этапе моей жизни, на последней странице моей книги. Мы, скорее всего, больше никогда с тобой не увидимся. Вот почему я пишу тебе. Я прошу у тебя прощения за все зло, что невольно причинил тебе, но ты ведь знаешь, что ты единственная женщина, которую я любил по-настоящему: перед Богом и перед нашим Бруно[40]я клянусь тебе в этом в свой смертный час. Я должен отправиться в Вальтелину, но, умоляю тебя, попытайся с детьми достичь швейцарской границы. Там вы начнете новую жизнь. Я не думаю, чтобы швейцарцы отказались вас принять, поскольку я им всегда помогал, а вы не связаны с политикой. Если же случится по-другому, обратитесь тогда к союзникам: вне всякого сомнения, они покажут себя более щедрыми, нежели итальянцы[41]. Я препоручаю тебе Анну и Романо, особенно Анну, которая в этом так нуждается. Твой Бенито».

Ракеле удалось тогда связаться с мужем по телефону и спросить у него, кто есть в его распоряжении, чтобы сражаться рядом с ним. «Никого, — сказал он ей, — даже мой шофер меня покинул. Я одинок, все кончено»{398}.

Это практически было правдой. В конвое, поднимавшемся к Вальтелине, осталось всего несколько машин из первоначальных двух с лишним сотен. Фашистские легионеры разбежались кто куда сразу же после отправления из Комо. По крайней мере, Муссолини обнаружил в Менаджио контингент из 200 немецких солдат. Вскоре те встретились с партизанами, но, нисколько не заботясь о сражении, заключили сделку о собственной сдаче. По настоянию Кларетты и Елены, дуче согласился все же надеть на голову немецкую каску, хотя и сопротивлялся этому. Замаскировавшись таким образом, он сумел пересечь заставу, но, менее удачливый, чем Керенский, переодевшийся в матроса, чтобы покинуть Зимний, Муссолини был опознан партизанами и вскоре отправлен в Милан. Между Комитетом национального освобождения Северной Италии и союзниками существовало соглашение о выдаче фашистских руководителей. Так до конца и не выяснено, приказал ли казнить Муссолини комитет восстания (более-менее автономный) или же операция проводилась с согласия английских спецслужб, опасавшихся, что дуче может на процессе над ним рассказать всю подноготную своей переписки с Черчиллем, в которой последний побуждал дуче сменить союзников.

О самой казни есть ряд преданий. Доподлинно известно, что Клара Петаччи добилась от своих охранников разрешения присоединиться к дуче, чтобы умереть рядом с ним, но до сих пор идут споры о том, где и когда их убили: по выходе из машины, на которой их перевозили в Милан, близ Джулино-ди-Медзегра, или перед решеткой виллы Бельмонте, или вообще в разное время. Тела оттащили на угол площади Лорето в Милане, а затем повесили за ноги на перекладине гаражных ворот. Толпа, узнавшая об этом, стеклась, чтобы выплеснуть свою ярость на дуче — еще вчера обожаемого, а отныне заклейменного позором: за то, что заключил альянс с Гитлером, за то, что стоял у истоков ужасающей гражданской войны после создания Республики Сало, чьи полицейские, как и их коллеги во Франции, сотрудничали с немецкими оккупантами и убивали партизан.

На той же площади Лорето немцы расстреляли пятнадцать заложников за убийство Сопротивлением нескольких немецких солдат. «Они обращаются с нами, как с поляками», — сказал тогда возмущенный дуче сыну Романо. Ракеле была там. Вскоре она получила анонимное письмо: «Мы всех приведем на площадь Лорето». Увидев Кларетту (Петаччи) в апреле, она сказала ей: «Они всех вас притащат на площадь Лорето»{399}.

Когда стало известно о смерти Муссолини, Гитлер уже приступил к подготовке собственного самоубийства. После разгрома его армий многие наблюдатели считали такой исход неизбежным, поскольку у Гитлера не было возможности произвести в достаточном количестве секретное оружие, чтобы уничтожить Лондон и Нью-Йорк.

В 1941 г. в США Управление стратегических служб заказало психоаналитику Лангеру программу исследований психологии фюрера. Лангер представил свои заключения в первом триместре 1944 г. Говоря о вариантах конца Гитлера в час его возможного поражения, он отбросил гипотезу естественной смерти, которая разрушила бы выкованный фюрером миф о сверхчеловеке, а также версию побега в нейтральную страну, поскольку Гитлер резко осудил Вильгельма II за подобный поступок. Убийство было возможно, но нежелательно для союзников, потому что лишь подкрепило бы легенду о фюрере; мятеж — маловероятен ввиду того влияния, которое фюрер оказывал на ближний круг. О сдаче в плен также вряд ли могла идти речь: Гитлеру претила мысль, что его станут возить по улицам Москвы, как зверя в клетке. Оставалось самоубийство — «наиболее вероятный эпилог», гласил результат исследования. «Не банальный суицид, — добавлялось в отчете, — а сопровождаемый яркими постановочными эффектами, чтобы и в смерти сохранить связь со своим народом…»

Честно говоря, Гитлер уже угрожал покончить с собой в ходе путча 1923 г., затем после смерти его племянницы Гели в 1930 г., а также в 1936 г. в случае провала оккупации Рейнании. Мысли о самоубийстве сопровождали его в моменты депрессии, очевидно, обострившейся весной 1945 г., когда, помимо прочего, Гитлер старался скрыть свою болезнь, особенно — дрожание рук. Он все реже показывался на людях. Единственные кинокадры с фюрером, оставшиеся от того периода и запечатлевшие его во время смотра отрядов гитлерюгенда по случаю его дня рождения 20 апреля 1945 г., подтверждают свидетельство Герхарда Больдта: «Взгляд остановившийся и вместе с тем блуждающий. Встречая его, испытываешь потрясение, так как он словно исходит из иного мира… Лицо его — это лицо человека, полностью лишенного сил. Когда Гитлер идет, он едва передвигает ноги… его движения — это движения очень старого и очень больного человека»{400}.

Гитлер, можно сказать, прятался от своего народа в бункере, где обитал уже в течение нескольких недель. Он стал противоположностью того образа немецкой молодежи, о котором мечтал: «Я хочу, чтобы они были гибкими и крепкими. Цепкими, как борзая, прочными, как дубленая кожа, и закаленными, как крупповская сталь». Его собственная кожа посерела, тело одряхлело, руки дрожали…