MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

– Нам нужно что-нибудь перезаписать? – спросил я у Алана после того, как мы поняли, что произошло.

Алан поменял положение своего долговязого тела на ящике и задумался.

– Нет, – решил он. – Это трудный альбом, Моби, и его ждет тяжелая жизнь после релиза. Но я считаю, что он мрачный и особенный.

Именно это я и хотел услышать. Нам не нужно записывать более чистые гитары, общепринятые барабаны или приятный на слух вокал. Альбом был именно тем, чем должен был: несовершенной, отчаянной панк-роковой записью.

В дверь постучали; это был Дамьен.

– Вы, ребята, грустные какие-то на вид, – сказал он.

– Тут только что была Нэнси Джеффрис, – сказал я.

– А, твоя начальница из отдела репертуара? И как ей?

Мы не ответили.

– Ей понравилось? – спросил он.

– Ей настолько понравилось, что она даже не смогла остаться и дослушать, – сказал Алан.

Никто из тех, чье мнение я ценил и кому доверял, не считал выпуск рок-альбома хорошей идеей. Мои менеджеры скрежетали зубами и вздрагивали каждый раз, когда я ставил им эти песни. Мои друзья слушали демо-записи с терпением и снисходительностью. Моей начальнице с лейбла они не понравились настолько, что она сбежала со студии. А Дэниэл Миллер отзывался о проекте вежливо, но он работал и с музыкантами жанра «сатанинский нойз», так что привык к тому, что некоторые из его артистов выпускают музыку, слушать которую невозможно.

Впрочем, по какой-то причине я считал, что запись рок-пластинки будет правильным решением. Не с объективной или коммерческой точки зрения, а чисто субъективно. А еще был шанс, что все вокруг меня неправы. Может быть, я завершу Animal Rights, и его ждет огромный критический и коммерческий успех.

– Пожалуй, надо выпить пива, – сказал я Алану.

– Пожалуй, ты прав, – ответил он.

– Я угнала машину Шерил, – сказала Ванесса.

– То есть ты позаимствовала ее машину, не сообщив ей об этом? – спросил я.

– Ну да, угнала ее машину, – повторила Ванесса, словно объясняя тупому ребенку. – Куда поедем?

– Атлантик-Сити? – предложил я.

Месяц назад я познакомился с Ванессой в клубе «Бэби Долл» в Трибеке, где она работала стриптизершей. Мы с Дамьеном шли мимо «Бэби Долл» влажным вечером среды и поняли, что никогда не бывали в стриптиз-клубе.

– Зайдем? – спросил я у Дамьена.

– Не знаю, а нам можно?

Скучавший охранник, сидевший на барном стуле у двери, проверил наши паспорта, и мы попали внутрь. «Бэби Долл» оказался маленьким, обшарпанным стриптиз-клубом с баром слева и двумя маленькими сценами справа. Когда мы зашли, диджей играл песню Алекса Чилтона, а на сценах танцевали две блондинки с обнаженными грудями. Мы сели у бара и заказали пива, пытаясь выглядеть непринужденно и притворяясь, что не в первый раз пришли в стриптиз-клуб.

Женщины ушли со сцены, надели тонкие футболки и сели в нескольких футах от нас. Мы с Дамьеном набрались смелости и купили им выпить. Вскоре мы признались им, что никогда не бывали в таких местах. Они решили, что мы более милые ребята, чем метадоновые торчки и бомжи, которые обычно торчат в «Бэби Долл», и согласились с нами встречаться.

Ванесса переехала в Нью-Йорк из Индианы в девяносто первом, чтобы поступить в школу мод. В результате она поселилась в комнате без окон на Боуэри-стрит и стала баловаться наркотой. У нее были густые, осветленные волосы. Когда она не работала, то старалась одеваться консервативно и прикрывать татуировки.

– Ты раньше бывала в Атлантик-Сити? – спросил я.

– Работала там несколько лет назад. Та еще дыра. Поехали.

– Что ты хочешь там делать? – спросил я, когда она поехала на запад по Канал-стрит в сторону Голландского туннеля и Нью-Джерси.

– Снять комнату в гостинице, потрахаться, напиться, сходить в стрип-клуб, еще раз потрахаться, – сказала она.

– Отлично, – согласился я, крутя ручку настройки радио. Мы стояли в пробке на I-95 и Гарден-Стейт-Парквее и в конце концов свернули в Вестфилде, штат Нью-Джерси, где жила моя бабушка по отцу.

Когда я учился в младшей и средней школе, одним из самых ярких событий года была ежегодная поездка в Нью-Джерси, где я проводил несколько дней в доме престарелых у бабушки. Мы с мамой ехали в Нью-Джерси в «Шеви-Веге», которую ей купил мой дедушка, подпевали песням Eagles, Донны Саммер и Bee Gees, а мама, открыв окна, курила сигареты «Уинстон».

Кирпичный кондоминиум для престарелых, где жила моя бабушка, построили в шестидесятых, и там был кондиционер; кроме того, для всех жителей был открыт бассейн. Я любил бабушку, но готов был ездить в Нью-Джерси чисто для того, чтобы поспать с кондиционером и поплавать в бассейне, потому что дома у нас не было ни того, ни другого. Мой отец был единственным ребенком в семье, а я – единственным внуком. Бабушка любила меня и баловала, когда мы приезжали к ней, – покупала всю ту еду, на которую у нас с мамой не хватало денег дома. Днем я плавал в бассейне с самого открытия в восемь утра и до закрытия в шесть, прерываясь только для того, чтобы попить «Кока-колы» и поесть фруктового льда и вкусного печенья, которое покупала бабушка. Большинству жителей дома престарелых возраст не позволял плавать, поэтому несколько часов в день я плавал в бассейне один.

Бабушка умерла, когда мне было двадцать два. На небольшое наследство, которое она мне оставила, я купил сэмплеры и синтезаторы, с помощью которых сделал свои первые записи. А еще она была последовательницей христианской науки, никогда не пила и не принимала наркотиков.

– У меня все еще похмелье, – сказала Ванесса, растягивая слова, как в континентальной части Флориды. По радио заиграла Enter Sandman, и мы проехали мимо поворота к бабушкиному дому, распевая Metallica.

Мы доехали до экспресс-шоссе Атлантик-Сити, и я стал читать рекламные щиты, прикидывая, сможем ли мы сходить на чей-нибудь концерт.

– Кристал Гейл! – воскликнул я. – С Эдди Рэббиттом!

– Шестнадцатое сентября, – кивнула Ванесса.

– А сегодня у нас что? – спросил я.

– Какое-то августа. По-моему.

– Лайонел Ричи! REO Speedwagon! – закричал я.

– Нил Даймонд! – вскричали мы вместе.

– Обожаю Нила Даймонда, – сказал я. – Когда он играет?