Мария Стюарт - Родерик Грэм

В качестве ответа Морей предоставил «Книгу статей» Бьюкенена и указал также на акт шотландского парламента, утверждавший его в звании регента. На следующий день после того, как представители Марии удалились, Морей снова предъявил «небольшой позолоченный ковчежец меньше фута длиной». «Письма из ларца» зачитали и исправно скопировали — с добавлением ошибок и неверных переводов на английский — клерки Сесила. Морей огласил показания Хэя, Поури и Далглиша, а также «подписанное Макгиллом письмо», в котором Мария давала согласие на свое похищение Босуэллом. Епископ Росский решительно протестовал против предъявления ничем не подкрепленных утверждений, сделанных под пыткой или под угрозой пытки, однако Мортон торжественно поклялся в истинности своей истории обнаружения ларца. Согласившись с этой версией, Морей в свою очередь поклялся, что письма подлинные и «написаны рукой самой королевы». Потребовали дальнейшего подтверждения путем сравнения писем с известными посланиями Марии, однако результат оказался неоднозначным: среди присутствовавших не было экспертов по почерку. Члены комиссии не имели намерения приходить к какому бы то ни было четкому выводу без инструкций от Елизаветы, которая не выносила решения и в то же время отказывалась встречаться с Марией до тех пор, пока не заслушает дело полностью. Мария отказалась делать заявления или даже наносить визит кому-либо еще, кроме Елизаветы. Тюдоровский темперамент Елизаветы дошел до точки кипения, и она потребовала, чтобы Мария ответила на обвинения либо в письменном виде, либо — «знатным дворянам, которых она пошлет, иначе она [Елизавета] сочтет ее виновной». Положение казалось безвыходным. Непримиримость Марии означала, что она не могла больше игнорировать обвинения Морея, ведь это равнялось бы признанию вины. Елизавета, однако, не собиралась принимать их без дополнительных улик, и, поскольку она знала, что ее кузина отказалась предстать перед кем-либо, кроме нее самой, дело не могло быть разрешено. А сама Елизавета не желала, чтобы ее принуждали предпринять то или иное действие.

Летингтон и епископ Росский продолжали устраивать встречи с Норфолком, внешне выглядевшие как поездки на соколиную охоту, время от времени напоминали о перспективе брака с Марией и даже учитывали возможность обручения дочери Норфолка Маргарет с младенцем Яковом VI. Они прилагали усилия, чтобы сохранить свои планы в секрете, особенно от Елизаветы, однако «среди влиятельных людей прошел слух», а Трокмортон и Лестер высказывались в поддержку этой идеи. При этом никто, похоже, не озаботился спросить Марию, что она думает о человеке, готовом делить с ней ложе.

Летингтон предпринял новую попытку вывести дело из тупика, предложив тонкую уловку: Мария признает свое отречение как передачу короны Якову, так что она по-прежнему будет титуловаться королевой, а он будет признан королем, но, если он умрет раньше нее, она вернет себе полноту власти. К несчастью, из этого изящного предложения ничего не вышло. Ответ Марии на «добавление» Морея, с полным на то основанием, представлял собой «обвинение их самих (обвинителей Марии. — А. С.) в том, что они замыслили и совершили то преступление, в котором обвиняют нас». Сесил тем временем набросал для себя еще несколько длинных меморандумов о том, что Марию можно удержать в Англии — как «узницу закона».

Ноллис умолял Марию подчиниться требованию Елизаветы и предстать перед Мореем и членами английской комиссии. Мария ответила просто: «Я не равна восставшим против меня и никогда не позволю судить себя наравне с ними». Это практически точная аналогия линии защиты, избранной ее внуком Карлом I, утверждавшим позднее, что, будучи королем, он не имеет себе равных и поэтому никто по закону не может его судить. Итог в обоих случаях оказался одинаковым.

В декабре 1568 года Мария неосторожно написала неизвестному адресату, приказывая «собрать наших друзей, моих подданных, созвать и провести заседание парламента, если получится». Это был неразумный поступок, поскольку письмо, как и большая часть ее корреспонденции, было перехвачено Сесилом и переправлено им Морею. В другой раз, 10 января, посланник Марии Томас Керр был перехвачен в Берике комендантом замка лордом Хадсоном; при нем было письмо «о делах, достойных размышления», однако его секрет остается нераскрытым.

Елизавета же устала от противостояния, вызванного, как она считала, действиями своей несговорчивой кузины. Двор полнился слухами о том, что Марию подвергнут тюремному заключению где-нибудь в Англии. Хотя комиссия все еще заседала, в середине декабря граф Шрусбери писал жене: «Дела королевы Шотландской совсем плохи… Теперь уже точно известно, что она прибывает в Татбери под мою ответственность».

Елизавета и Сесил смогли обнародовать все обвинения против Марии, а ее отказ предстать перед комиссией толковался как признание вины. В начале января 1569 года Хантли и Аргайл обратились к членам комиссии, рассказав им о заключении Крейгмилларского соглашения, тем самым обвинив себя наряду с Босуэллом, Летингтоном, сэром Джеймсом Балфуром и Мореем. Мария здесь упоминается как соучастница, которая никоим образом не могла отрицать, что знала о заговоре против Дарнли, даже принимая во внимание ее слабую попытку настоять на том, чтобы не было совершено ничего, «наносящего мне вред». Если бы утверждение графов оспорили, они готовы были вызвать Морея и Летингтона на поединок — Летингтон не был достаточно знатен, однако они проявили великодушие и согласились отступить от строгих рыцарских правил и позволить ему сразиться с ними. Ответ Морея на вызов был весьма прост: он решительно отрицал, что был в Крейгмилларе в указанные дни. Поэтому, по крайней мере в этом отношении, обвинение было выдумкой.

Впрочем, прежде чем были обнародованы оба заявления, 7 января Елизавета объявила:

«Королева Шотландии ни в коем случае не должна считать, что Ее Величество собирается дальше рассматривать это дело, учитывая, что она не дала ответа на обвинения в убийстве мужа. Граф Морей должен вернуться к делам управления, и Ее Величество не нанесет ущерба тому положению, какое он занимал до того, как был сюда призван. Королеву Шотландии отправят в Татбери, и к ней больше не будут свободно допускаться посетители, как раньше. Общее правило состоит в том, что никто не должен посещать ее или писать ей, не сообщив об этом Ее Величеству».

После этого резкого приказания не осталось и тени сомнения в том, что Мария являлась узницей. 10 января Елизавета написала представителям шотландской стороны: «До сих пор против них (представителей Морея. — А. С.) не было доказано ничего, наносившего бы ущерб их чести, но и, с другой стороны, не было приведено достаточно доказательств против их правительницы, вследствие чего английской королеве пришлось бы плохо думать о своей сестре-королеве, исходя из того, что она видела». Это — прекрасный образец тюдоровской уклончивости, который на языке шотландского права описывается как вердикт «не доказано». Он предоставлял Елизавете абсолютную свободу действий в отношении Марии, но при этом заставлял ее задуматься о том, что же именно она собирается с ней делать.

Когда Мария начала осознавать всю серьезность своего положения, ее поведение изменилось. Филипп II Испанский вновь сделал ей предложение от имени дона Хуана Австрийского, однако Мария ответила, что, поскольку ее судьба находится в руках Елизаветы, она не может заключать подобные соглашения. Несмотря на это, в своем письме Елизавете от 22 января Мария не сделала ни одной уступки и не предложила никакого выхода, но лишь неразумно порицала английскую королеву за ее поведение по отношению к ней. Елизавета не приняла ее, ей не показали копии «писем из ларца», а позволив Морею вернуться в Шотландию после небольшой выволочки, она фактически приняла решение в его пользу и осудила Марию. Кроме того, было множество «мелких грубостей»: Мария не получала известий от своих французских родственников и была лишена возможности получать новости из Шотландии. В ее письме не было больше ни радостной надежды на то, что личная встреча королев все исправит, ни высокомерия Гизов, с которым она раньше требовала обращения, подобающего ее статусу. Теперь Мария говорила умоляющим тоном арестанта, просящего о милости.