Мария Стюарт - Родерик Грэм

«Я заключена за высокими стенами, на холме, открытом всем ветрам и превратностям погоды. В пределах стен, напоминающих Венсенский лес, находится старый охотничий дом, построенный из дерева и оштукатуренный, повсюду трещины, а штукатурка отходит от деревянных стен и во многих местах облупилась. Упомянутый дом стоит на расстоянии двух фатомов от крепостной стены и расположен так низко, что находящийся за стеной вал стоит на том же уровне, что и самая высокая часть здания, так что с той стороны никогда не светит солнце и не бывает свежего воздуха. По этой причине там так сыро, что невозможно поставить ни одного предмета мебели без того, чтобы тот не покрылся плесенью за несколько дней. Я предоставляю вам догадаться, как это действует на человеческое тело. Короче, большая часть здания — просто тюрьма для низкорожденных преступников, а не место, приспособленное для обитания знатной персоны… Покои, которыми я там располагала, состояли — и я могу призвать в свидетели тех, кто там был, — из двух жалких маленьких комнат, настолько холодных — особенно по ночам — что без размещения повсюду ковров и гобеленов, которые я сама расшила, в них невозможно было бы находиться и днем. Те же, кто оставались там со мной ночами во время моей болезни, не могли избежать насморка, простуды или иного заболевания. Окрестности дома выглядят скорее похожими на свинарник, нежели на сад… В том доме нет отхожего места, и в нем постоянно воняет; каждую субботу очищали выгребные ямы, а одна из них находится прямо под моим окном, и оттуда до меня доносится не самый приятный аромат».

Тем не менее Татбери как нельзя лучше подходил для целей Елизаветы. Он находился достаточно далеко от Шотландии, чтобы предотвратить попытку побега, а сообщение с Лондоном было легче, чем из Болтона. Елизавета могла честно сказать, что ее сестра-королева, не признанная виновной в ходе расследования, не была помещена в тюрьму. Однако Мария находилась под строгим надзором доверенного придворного, который к тому же владел еще семью домами по соседству; то было важное преимущество, учитывая долговременное заключение Марии в Англии. Большие дворцы того времени не отвечали санитарным нормам, их каменные или деревянные полы были устланы сеном или, у более богатых владельцев, небольшими коврами, их следовало чистить хотя бы раз в год; полы и стены подметали и мыли, из-под крыш и из погребов изгоняли паразитов; очищали конюшни и отхожие места, а экскременты вывозили на телегах; тушили кухонные очаги, а каминные трубы прочищали — так что каждый год в течение некоторого времени эти дома были непригодными для жилья. Поэтому Марии и ее свите не нужно было далеко ехать, а Шрусбери мог оставаться ее гостеприимным хозяином, вернее — тюремщиком.

9 февраля в Татбери остановился Николас Уайт, везший на север послание Сесила Морею. Он оказался свидетелем того, как Мария посетила англиканскую службу с Книгой общих молитв в руках. Приглашенный побеседовать с королевой, он услышал, что ее английский не слишком хорош и она часто использует перевод службы. Гость и Мария поговорили об искусстве, обсудив резьбу, живопись и вышивание. Уайт знал о страсти Марии к вышиванию, однако оба они сошлись на том, что лучшим из искусств является живопись. Мария сказала Уайту, что вышивает в дурную погоду, хотя постоянная боль в боку делает любое движение затруднительным. Он отметил, что на парчовом балдахине была вышита надпись En та fin est та commencement[99], однако он не «понял этой загадки». Он, естественно, счел ее «привлекательной, изящной, говорящей с милым шотландским акцентом, скрывающей остроумие под мягкостью манер». Он также восхищался ее волосами цвета воронова крыла, хотя Ноллис сказал ему, что они почти наверняка фальшивые. Мария признала, что считает Сесила своим непримиримым врагом. Николас Уайт явно входит в длинный список очарованных ею мужчин. Даже в несчастье и плену Мария Стюарт по-прежнему демонстрировала привитые ей воспитанием изящные манеры, хотя у нее оставалось все меньше и меньше людей, на которых можно было бы их практиковать.

Мария должна была признать, что ее жизнь радикально изменилась. Она больше не была гостьей в королевстве своей сестры, ожидавшей, пока Елизавета подготовит армию и отстранит Морея от власти в Шотландии. Ее личная свита сократилась до тридцати человек, хотя это правило Шрусбери никогда не соблюдал слишком строго, и порой число ее придворных удваивалось. Шрусбери также содержал ее лошадей — за свой собственный счет — и позволял ей вышивать вместе с Бесс в присутствии леди Ливингстон и Мэри Сетон. Маски и балы отошли в прошлое, и Мария проводила дни на охоте и в разговорах. То был не ориентировавшийся на Валуа двор в Холируде, но скорее «двор-пародия»: на возвышении под полотнищем с вышитыми гербами находились парчовый балдахин и красное бархатное кресло. Мария восседала там, окруженная фрейлинами. Она ела блюда, которые предварительно пробовали, с серебряной посуды, подававшейся ей слугами, а на ее кровати ежедневно меняли простыни. Сэр Джон Мортон находился при ней в качестве ее священника, и в целом соблюдались все подобавшие королеве церемонии. Ей не нужно было заниматься политикой, если не считать назначения Шательро, Хантли и Аргайла своими лейтенантами в Шотландии. Единственной ложкой дегтя было то, что увеличившиеся в числе домочадцы Шрусбери уничтожили в окрестностях Татбери все запасы дерева и угля, и 20 апреля 1569 года, спустя всего два с половиной месяца после прибытия, вся свита перебралась в дом Шрусбери в Уингфилде.

Мария все еще поддерживала переписку с Францией при посредничестве посла Бертрана де Салиньяка да ла Мот Фенелона, хотя шифры, принятые ею в марте, были быстро дешифрованы, и Сесил читал ее письма. Она просила Фенелона поздравить Екатерину Медичи с победой короля Карла IX в битве при Жарнаке, где был убит захваченный в плен гугенот Конде. На самом деле командование принял Колиньи, сумевший вывести войска гугенотов без больших потерь[100]. Поздравления Марии по случаю гибели лидера гугенотов вряд ли могли понравиться Сесилу, они только подкрепили его мнение о том, что с Марией необходимо покончить как можно скорее. Именно Фенелону Мария справедливо жаловалась на то, что Морей посадил Шательро и Херриса в Эдинбургский замок. Когда многократно задерживавшийся посланец Сэнди Бог рассказал Марии об их помещении под стражу, она расплакалась, а Бог вместе с епископом Росским был отправлен в Лондон. Елизавета изобразила ярость при получении этих новостей, но лишь одна Мария верила этому театральному представлению.

Елизавета также сформулировала условия, на которых Мария могла бы вернуться в Шотландию: ратификация Эдинбургского договора, отправка Якова в Англию для получения образования и продолжение регентства Морея; все эти условия надлежало обсудить в июле. Вероятно, Елизавета была бы рада возвращению своей незваной гостьи в Шотландию, однако в 1615 году Уильям Кемден намекал наличные причины, по которым Елизавета желала более благоприятных условий урегулирования для своей кузины. Кемден полагал, что Елизавета «вступила в конфликт с самой собой; с одной стороны, ею руководил страх, выросший из постоянного обмана, которому всегда предаются государи, с другой же — она ощущала жалость и сочувствие, свойственные человеческой природе». Тем самым он представил идею о царствовании Елизаветы как Via Media[101].