Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Если ясное и очевидное само себя объясняет, то загадка будит творческуюмысль. Вот почему исторические личности и события, окутанные дымкойзагадочности, ждут от нас все нового осмысления и поэтического истолкования.Классическим, коронным примером того неистощимого очарования загадки, какоеисходит порой от исторической проблемы, должна по праву считаться жизненнаятрагедия Марии Стюарт. Пожалуй, ни об одной женщине в истории не создана такаябогатая литература – драмы, романы, биографии, дискуссии. Уже три с лишнимстолетия неустанно волнует она писателей, привлекает ученых, образ ее и понынес неослабевающей силой тревожит нас, добиваясь все нового воспроизведения. Ибовсе запутанное по самой природе своей тяготеет к ясности, а все темное – ксвету.

Но все попытки отобразить и истолковать загадочное в жизни Марии Стюартстоль же противоречивы, сколь и многочисленны: вряд ли найдется женщина,которую бы рисовали так по-разному – то убийцей, то мученицей, то неумелойинтриганкой, то святой. Однако разноречивость ее портретов, как ни странно,вызвана не скудостью дошедших сведений, а их смущающим изобилием.Сохранившиеся документы, протоколы, акты, письма и сообщения исчисляютсятысячами – ведь что ни год, вот уже триста с лишним лет, все новые судьи,обуянные новым рвением, решают, виновна она или невиновна. Но чемдобросовестнее изучаешь источники, тем с большей грустью убеждаешься всомнительности всякого исторического свидетельства вообще (а стало быть, иизображения). Ибо ни тщательно удостоверенная давность документа, ни егоархивная подлинность еще не гарантируют его надежности и человеческойправдивости. На примере Марии Стюарт, пожалуй, особенно видно, с какимичудовищными расхождениями описывается одно и то же событие в анналахсовременников. Каждому документально подтвержденному «да» здесь противостоитдокументально подтвержденное «нет», каждому обвинению – извинение. Правда такгусто перемешана с ложью, а факты с выдумкой, что можно, в сущности, обосноватьлюбую точку зрения. Если вам угодно доказать, что Мария Стюарт была причастна кубийству мужа, к вашим услугам десятки свидетельских показаний; а если высклонны отстаивать противное, за показаниями опять-таки дело не станет: краскидля любого ее портрета всегда смешиваются заранее. Когда же в сумятицу дошедшихдо нас сведений вторгается еще и политическое пристрастие или национальныйпатриотизм, искажения принимают и вовсе злостный характер. Такова уж природачеловека, что, оказавшись между двумя лагерями; двумя идеями, двумямировоззрениями, спорящими, быть или не быть, он не может устоять передсоблазном примкнуть к той или другой стороне, признать одну правой, а другуюнеправой, обвинить одну и воздать хвалу другой. Если же, как в данном случае, исами авторы в большинстве своем принадлежат к одному из борющихся направлений,верований или мировоззрений, то однобокость их взглядов заранее предопределена;в общем и целом авторы-протестанты возлагают всю вину на Марию Стюарт, акатолики – на Елизавету. Англичане, за редким исключением, изображают ееубийцею, а шотландцы – безвинной жертвой подлой клеветы. Особенно много спороввокруг «писем из ларца»; если одни клятвенно защищают их подлинность, то другиеклятвенно ее опровергают. Словом, все до мелочей подцвечено здесь партийнымпристрастием. Быть может, поэтому неангличанин и нешотландец, свободный оттакой кровной зависимости и заинтересованности, более способен судитьобъективно и непредвзято; быть может, художнику, охваченному хоть и горячим, ноне партийно-пристрастным интересом, скорее дано понять эту трагедию.

Конечно, и с его стороны было бы непростительной смелостью утверждать, будтоон знает непреложную правду обо всех обстоятельствах жизни Марии Стюарт.Единственное, что ему доступно, – это некий максимум вероятности, и даже то,что он по всему своему разумению и всей совести сочтет за объективную точкузрения, неизбежно будет носить черты субъективности. Поскольку источникизагрязнены, ему приходится в мутных струях искать свою правду. И так какпоказания современников противоречивы, он вынужден на этом процессе в каждоймелочи выбирать между свидетелями обвинения и свидетелями защиты. Но как бы ниосмотрителен был его выбор, в иных случаях он поступит всего честней, снабдивсвое суждение вопросительным знаком и признав, что тот или иной эпизод в жизниМарии Стюарт остался темным, недоступным исследованию и таким, должно быть,останется навсегда.

Поэтому автор представленного здесь опыта взял себе за правило не обращатьсяк показаниям, исторгнутым пыткой и другими средствами запугивания и насилия:тот, кому дорога истина, не станет полагаться на вынужденные показания как назаслуживающие доверия. Точно так же и донесения шпионов и послов (в те временапонятия почти равнозначные) лишь с величайшим отбором принимаются здесь вовнимание и каждый отдельный документ берется под сомнение; и если автордержится взгляда, что сонеты, а также большая часть «писем из ларца»достоверны, то пришел он к этому, тщательно взвесив все обстоятельства, а такжеосновываясь на мотивах внутреннего характера. Повсюду; где в архивныхдокументах сталкиваются два противоречивых утверждения, автор каждое из нихвозводил к его истокам и политическим мотивам, и если бывал вынужден сделатьмежду ними выбор, всегда сообразовывался с тем, насколько данный поступокпсихологически созвучен характеру в целом, что и было для него конечныммерилом.

Ибо сам по себе характер Марии Стюарт не представляет загадки, онпротиворечив лишь во внешнем своем развитии, внутренне же монолитен и ясен отначала до конца. Мария Стюарт принадлежит к тому редкому, глубоко впечатляющемутипу женщин, чья способность к бурным переживаниям как бы ограничена короткимсроком, к женщинам, которые знают лишь мгновенный пышный расцвет и расточаютсебя не постепенно, а словно сгорая в горниле одной-единственной страсти. Додвадцати трех лет чувства ее все еще покоятся тихой заводью, да и потом,начиная с двадцати пяти, ни разу не всколыхнутся они бурным прибоем, и только втечение короткого двухлетия клокочет разбушевавшаяся стихия – так обычная,будничная судьба превращается в трагедию античного масштаба, великую и величаворазвивающуюся трагедию, подобную «Орестее»[1].Лишь за это двухлетие предстает перед нами Мария Стюарт поистине трагическойфигурой, только под этим давлением поднимается она над собой, разрушая внеистовом порыве свою жизнь и в то же время сохраняя ее для вечности. Толькоблагодаря страсти, убившей в ней все человеческое, имя ее еще и сегодня живет встихах и спорах.