Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

Но Гоц не согласен: «Со старым режимом покончено. Это – конец абсолютизма. Это – новая эра». Более того, по его мнению, «с террором тоже кончено» – Боевую организацию пора ликвидировать.

Чернов согласен, что террор – это крайняя мера, он допустим лишь в странах неконституционных, там, где нет свободы слова и печати. Но, поскольку правительству верить нельзя – оно может и обмануть, – совсем распускать Боевую организацию нельзя, надо «держать ее под ружьем». Азеф не согласен – он считает, что в замороженном состоянии террористическая организация существовать не может: либо люди готовят теракт, хранят динамит, соблюдают дисциплину, либо они ничего не делают. Не имея конкретной цели, Боевая организация не выживет, лучше ее просто распустить.

За террор бьется один Савинков. Его товарищи даже начинают обсуждать возможность отколоться от партии и начать террор самостоятельно. Но Савинков решит подчиниться решению ЦК. Хотя и будет жалеть об этом позже.

Борису Савинкову всего 26 лет, он дисциплинированный член партии. Но у него есть младший товарищ – 25-летний Михаил Соколов по кличке Медведь. Он еще не успел принять участие в терроре, а только мечтал о нем. Его и таких, как он, решение ЦК партии не устраивает. Они решают начать собственный террор.

Чернова Гоц отправляет в Россию – открывать в Петрограде первую легальную газету партии эсеров. Спустя пару дней Чернов приходит прощаться с идеологом партии, который остается в Европе. У Гоца парализована вся нижняя часть тела, начинают отниматься руки. Жена Гоца включает граммофон, Чернов поет. У него «глупо-счастливое настроение». Незадолго до этого врачи, наконец, выяснили причину болезни Гоца – опухоль оболочки спинного мозга – и предлагают сделать сложнейшую операцию. Гоц соглашается – но они с Черновым не обсуждают проблемы со здоровьем. Они говорят только о будущем российской политики. «Так не хотелось – эгоистически не хотелось – портить собственную радость пессимизмом», – вспоминает Чернов.

18 октября, на следующий день после манифеста, 32-летний большевик Николай Бауман собирается организовать в Москве шествие к Таганской тюрьме (где сам недавно отсидел 16 месяцев) под лозунгом «Разрушим русскую Бастилию». Собрав группу добровольцев в Немецкой слободе, Бауман берет извозчика и, размахивая красным флагом, едет в сторону центра города, выкрикивая «Долой царя!». Крики марксиста очень злят крестьянина Николая Михалина – он бросается к Бауману с куском арматуры. Запрыгивает в экипаж, наносит ему первый удар, Бауман падает на землю. Михалин спрыгивает и добивает его еще несколькими ударами по голове.

В тот же день Михалина арестовывают – в полицейском участке он ведет себя довольно самоуверенно и говорит, что будет убивать всех, кто ходит с красными флагами. Очевидно, Михалин состоит в одной из московских монархических групп.

Через полгода его признают виновным в убийстве и приговорят к полутора годам службы в арестантской роте. Консервативная газета «Московские ведомости» Грингмута будет возмущена приговором: «Все Русские люди чтут и любят Царя. Все согласны в том, что оскорбить Царя – это значит совершить тяжкое преступление, достойное смерти. Но в этот день московские интеллигенты и Иудеи были вполне безнаказанны. Начальство попряталось, – и сволочь с красными тряпками расхаживала по улицам, нагло насмехаясь над Русским народом… Не может Русский человек согласиться с дурацкими выдумками наших юристов-интеллигентов. Враг Царя, Царский оскорбитель в глазах Русских людей был, есть и будет тяжким преступником, достойным смерти, которому нет места на Русской земле. Не можем мы позволить, чтобы всякая интеллигентская шушера, всякий гнусный Иудей подкапывались под Царскую Власть и поносили и оскорбляли Божьего Помазанника».

«В этот день», о котором пишет газета, 18 октября, новость об убийстве распространилась быстро. Уже на следующий день к генерал-губернатору Москвы Петру Дурново приезжают глава Союза союзов Павел Милюков и земский деятель князь Шаховской (которого недавно принимал сам император). Обращаясь к нему «товарищ», они просят разрешить торжественные похороны убитого Баумана.

«Какой я вам товарищ?» – отвечает Дурново. Но шествие разрешает – более того, распоряжается удалить полицию, при условии что организаторы будут сами следить за порядком.

20 октября похороны Баумана становятся грандиозной политической манифестацией. Гроб несут от здания Технического училища (современный университет имени Баумана) до Ваганьковского кладбища. Море цветов и венков, толпы народу, революционные песни и антиправительственные речи на кладбище.

Уже затемно толпа начинает расходиться и идет обратно в город – около Манежа происходит стычка между участниками процессии и казаками, которые расквартированы в Манеже. Есть новые убитые. Возмущенная Московская городская дума принимает решение удалить из города всех казаков, а заодно и ликвидировать политическую полицию (против снова выступают только два члена городской думы, братья Гучковы).

Напряжение нарастает. Спустя несколько дней опубликован указ об амнистии – на свободу должны выйти все политзаключенные, кроме признанных виновными в убийстве. То есть амнистия не касается членов Боевой организации эсеров – например, Григория Гершуни и Егора Сазонова. Но отпустить должны тысячи заключенных по всей стране и особенно в Сибири.

В Москве, к примеру, «политические» содержатся в двух местах: в Бутырке и в Таганской тюрьме. В первой освобождение проходит гладко. А начальник Таганки тянет с выполнением амнистии – в итоге под стенами тюрьмы собирается многотысячная толпа.

Звонят губернатору Джунковскому. Он с трудом пробирается к Таганке – все улицы вокруг запружены людьми с красными флагами. Пройдя, наконец, внутрь, он обнаруживает, что указ об амнистии составлен в спешке – одна из важных «политических» статей в нем не упомянута. На всякий случай, чтобы прояснить ситуацию, прямо из тюрьмы Джунковский звонит в Петербург – премьер-министру Витте. Витте подтверждает, что это недоразумение и освобождать надо всех «политических». Уходя, губернатор слышит упреки со стороны заключенных-уголовников: «Как это, нас, верноподданных, не освобождают, эти же шли против царя, а их освободили».

При новых порядках российская столица превращается в совершенно другой город. Если совсем недавно Петербург был похож на призрак без света, движения и каких-либо признаков жизни, то теперь это карнавал – непрекращающийся митинг.

21 октября Петросовет выносит постановление: «Только те газеты могут выходить в свет, редакторы которых не посылают своих номеров в цензуру» – и на следующий день столичные газеты выходят без одобрения цензоров. Те же, кто не решился на такое, просто не выходят – потому что профсоюз типографских работников отказывается их набирать.

Вчерашние диссиденты испытывают гордость, недавние охранители прячут глаза. Забастовка в Мариинском театре заканчивается хеппи-эндом – мятежные артисты балета победили. Зато те, кто подписали заявление о лояльности, опозорены. Балетмейстер Сергей Легат, который уступил требованию начальства, кончает жизнь самоубийством. Весь театр поражен. Сергей Дягилев пишет статью под названием «Пляска смерти», в котором обвиняет чиновников от культуры в смерти Легата.