Полчаса до весны - Юлия Шолох

– Я ее не отпущу, смирись с этим!

– Тогда ты не оставляешь мне выбора, – Юголин-старший скорбно кивнул охране. – Взять.

Алехо оскалился, отпуская Кветку и толкая ее в сторону так, чтобы убрать с поля зрения квартов. Как будто это могло помочь. Секунда – и она замерла на месте, потому что ее опутало сразу несколько магов. Теплившаяся надежда на то, что Алехо сможет их всех раскидать по сторонам, погасла, когда из глубины квартиры вышли еще два мага, и совместная сила нескольких квартов, включая его собственного отца, все-таки заставила Алехо остановиться и застыть, наблюдая, как они приближаются. На самом деле, кварты были сильней только вместе, да еще и за счет немалого опыта, тогда как Алехо всегда использовал силу только в крайних случаях и не горел особым желанием ее развивать. А уж присутствие двух квартов так называемой белой памяти говорило само за себя.

Кветка не умела слышать мысли, но в этот момент каким-то шестым чувством поняла, как сильно он жалеет, что наплевательски относился к собственным возможностям, ведь будь у него больше навыков, сейчас он сложил бы всех окружающих пополам и спокойно вынес бы ее, спрятав в безопасном месте.

Так вот какие опасности он имел в виду. Вовсе не избиение глупой тщеславной магички Джустин. Вовсе не насмешки и презрение встречающихся на пути квартов.

Но Кветка ни о чем не жалела. Если бы могла, она сказала бы сейчас Алехо, что ей страшно, безумно страшно, но что с ним она была счастлива. Хотя нет, не сказала бы, что страшно, зачем его пугать? Только счастлива – и точка.

К ней подступал Юголин-старший, изучающий Кветку так, как будто перед ним насекомое, с которым еще не решено, что делать – засушить или оставить на развод, а Кветка ничего не могла сказать.

Так жаль.

А вот Алехо говорить смог, видимо, сумел частично нейтрализовать влияние квартов. Его голос звучал натужено, сдавлено, через силу, но он говорил:

– До того как ты к ней подойдешь, отец, запомни мои слова. Ты знаешь, существуют вещи, которые невозможно простить. Пусть даже время сотрет любовь. Может, я и не вспомню ее имени или внешности. Но остается принцип. Зуб за зуб. Твое посягательство на мою независимость не забудется никогда. Не сделай ошибку.

Кветке показалось или его голос дрогнул? Что это значит, учитывая смысл сказанного? Знай она Алехо хоть немного меньше, поверила бы, что его больше раздражает не то, что уберут его любимую девушку, а то, что сделают нечто вопреки его желаниям. Но не после того, как он сидел у ее кровати, бесконечно повторяя: «Скажи, кто это сделал», не после его сегодняшнего кольца, которое так уютно лежало в ее ладони. Теперь Кветка не сомневалась в нем ни секунды.

А он, оказывается, отменный лгун.

Старший Юголин если этого и не знал, то подозревал.

– Нет, я ее не трону, – улыбнулся он. – И тебя не трону. Давайте быстрее, он может вырваться.

Последние слова были адресованы двум квартам с четко структурированной, приструненной магией. Они владели ею просто виртуозно, подумала Кветка, наблюдая, как кварты соприкасаются ладоням и две силы превращаются в одну, похожую на что-то вязкое, густое, что-то отвратительно тягучее и безвкусное.

Тут полумерами не обойдется…

Теперь старший Юголин смотрел на сына, не отрываясь.

– Я покажу тебе ту жизнь, о которой ты грезишь. Покажу, как тебе придется жить, попади ты в шкуру человека. Думаешь, все будет чудесно? Птички, стог сена, дудочка и румяная пастушка в грязном платье? Такие пасторальные картины возникают в твоем воображении при словах «свобода» и «простота»? Ты сильно ошибаешься, сын. Придется ощутить на своей шкуре, чего желает твоя романтическая страсть и юношеский максимализм. Вот когда ты очнешься, по уши в дерьме, истощенный и разочарованный, тогда поймешь, что вот он и есть твой мифический выбор, тогда ты обретешь истинные ценности. Когда увидишь, что тебя ждет, безнадежность, беспросветность, монотонность…

– Ничего не изменится!

Но просить, уговаривать и спорить было бесполезно, Кветка видела, старший Юголин все решил. Он же спасает сына – самое дорогое, что у него есть. Учит, пусть жестоким, но необходимым, по его разумению, методом. Разве вы бы не схватили и не заперли человека, который страдает склонностью к самоубийству, чтобы пресечь возможность очередной попытки уйти из жизни? Тут то же самое.

Алехо тоже понял, но все равно попросил:

– Хорошо, делай, как решил. Только не трогай ее, – Кветка видела, что просьба далась ему нелегко, но он все-таки выдавил эти слова.

– Ей не причинят вреда. Мне это не нужно. Мне нужно чтобы ты сам, без принуждения понял, что она никто и ничто. С ней нет будущего великого мага.

– До встречи, сын, – усмехнулся старший Юголин и кивнул квартам, которые так и стояли с соединенными ладонями. Алехо еще раз попытался вырваться, когда кварты с усилием развели руки в стороны и быстро прижали к его вискам.

Кветка закричала. А потом ошеломлено следила, как с такого знакомого, любимого лица исчезает, стирается все – эмоции, мимика, даже цвет тает. Через минуту Алехо пошатнулся и с закрытыми глазами осел на пол.

Потом кварты подошли к ней, и она приняла их соединенные руки, несущие забвение, как благодать. Потому что не хотела, не могла видеть Алехо таким…

– Ничего личного, – сказал ей напоследок старший Юголин.

Пошатнувшись, Зара схватила ртом воздух и затрясла головой, будто только что вынырнула из темной глубины и выяснила, что наверху, оказывается, все устроено иначе – там свет, там воздух, там небо.

Его лицо – белый песок и теплое море. Светлая, лишенная прикосновений солнечных лучей кожа и ласковый взгляд.

Кветку ощутимо потряхивало, когда она, вцепившись в ткань мужского комбинезона, соединяла странного, пугающего бригадира с квартом из своего прошлого, свою первую любовь с рабочим, который преследовал ее во снах.

Тем временем Басалык, продолжая крепко сжимать ее плечи, запрокинул голову и захохотал.

Кветка дрожала, слушая, как его хохот отбивается от стен и усиливается, и думала, что раньше никогда не слышала, чтобы Алехо так открыто смеялся. Он часто улыбался, особенно в конце их короткого романа, но вот так – свободно, чисто, во весь голос – такого она припомнить не смогла.

Сколько же они пробыли в этом месте? Напрягая память, получилось выловить воспоминания самого первого месяца… сначала больничные белые стены, потом шумная столовая, где неприятно пахло, потом фабричный двор, куда ее медленно вела за руку медсестра. Было тепло, совершенно точно, даже жарко, ослепляюще сияло солнце, а сейчас уже поздняя осень. Значит, прошло как минимум полгода. Они тут находятся, по крайней мере, несколько месяцев, а может, и лет. Кто знает, как долго их держали в беспамятстве и промывали мозги?

Впрочем, если ее могли тут бросить навечно (вернее, наверняка, бросили), то с квартом родной отец так поступить не мог хотя бы потому, что хотел его проучить, а не уничтожить.