Мальчики в лодке - Дэниел Джеймс Браун

Пенсильвания пришла второй, Калифорния – третьей. Лодка «Нью-Йорк Атлетик Клаб» как-то проплыла через финишную линию, на три и три четверти корпуса позади лодки Вашингтона, и половина их команды лежала ничком на своих веслах, побежденная жарой.

По всему штату Вашингтон – в туманных маленьких городишках у мельниц на полуострове Олимпик, на влажных молочных фермах, угнездившихся в Каскадных горах, в шикарных домах Викторианской эпохи в районе Кэпитол Хилл в Сиэтле и в продуваемой сквозняками лодочной станции «Хаски» на заливе Монтлейк Кат – люди вставали и аплодировали. Отцы и матери торопились к офисам «Вестерн Юнион», чтобы отослать свои поздравления сыновьям далеко на восток. Газетчики быстро строчили заголовки к свежим статьям. Бармены подавали алкогольные напитки со скидкой. То, что было мечтой, теперь стало реальностью. Их парни поедут на Олимпийские игры. Впервые Сиэтл будет играть на мировой арене.

В недостроенном доме Гарри Ранца на озере Вашингтон Джойс и дети, сидевшие рядом с радио, тоже ликовали. Гарри ничего не сказал, но, улыбаясь, он внезапно открыл большую коробку, порылся в ней, вытащил большой американский флаг, повесил его на стену над радио и отошел, чтобы полюбоваться работой. Дети убежали рассказать всем своим друзьям по соседству хорошие новости. Джойс, тихо радуясь, стала собирать кожуру от арахиса, которую дети рассыпали на пол, пока они взволнованно слушали трансляцию гонки. Легкая грусть промелькнула где-то в глубине ее души: победа ребят означала, что Джо не вернется домой аж до конца лета. Но Джойс знала, что это мелочи, и грусть быстро сменилась радостью, когда она начала представлять себе образ Джо в олимпийской форме, выходящего из поезда в Сиэтле, когда он наконец вернется домой осенью.

Мелькающие широкими белыми улыбками, Джо и остальные ребята вернулись обратно в эллинг Принстона, бросили Бобби Мока в воду, выловили его оттуда и выстроились в ряд для прессы и фотографов, которые ждали их на пристани. Генри Пенн Берк, председатель Олимпийского гребного комитета США, встал рядом с Бобби Моком и протянул ему серебряный кубок. Щелкала камера новостного канала, и Мок, с голым торсом, весь мокрый, держал одну ручку кубка, а Берк, в костюме и галстуке, другую. Потом Берк начал говорить. Он говорил, говорил и говорил. Парни устали после гонки, на пристани было безумно жарко, и они хотели сходить в душ и начать праздновать победу. Но Берк продолжал говорить. Наконец Мок слегка потряс кубок, и Берк отпустил ручку. Он все еще продолжал говорить. Наконец вместе с Бобом, вцепившимся в кубок, парни просто ушли, оставив Берка, все еще говорившего, на пристани перед камерой.

Эл Албриксон тоже озвучил несколько гораздо более коротких заметок для прессы. Когда его спросили, как он оценивает успех основного состава Вашингтона в этом году, Албриксон сразу раскрыл суть: «Каждый человек в этой лодке абсолютно уверен в своих товарищах… Почему они победили? Нельзя присвоить эту победу отдельным личностям, даже загребному Дону Хьюму. Сложившееся между ними откровенное сотрудничество привело их к победе».

Албриксон не был поэтом. Это была территория Джорджа Покока. Но комментарий был настолько близок, насколько возможно, к переполнявшим его чувствам. Он с определенной степенью уверенности понимал, что теперь у него в руках было то, что ускользало из них все эти годы. Сошлось все: необходимые гребцы, с необходимым отношением, необходимыми чертами характера, необходимыми навыками; идеальная лодка, гладкая, сбалансированная и невероятно быстрая; выигрышная стратегия как на длинных, так и на коротких дистанциях; рулевой с мозгами и стойкостью, позволявшей ему принимать верные решения и ускорять лодку еще сильнее. Все это сложилось в нечто большее, чем он мог выразить словами, большее, чем мог выразить любой поэт, большее, чем сумма частей, нечто таинственное, невыразимое и великолепное. Албриксон знал, кому он обязан всем этим.

Возвращаясь обратно в гостиницу в тот вечер в теплых, влажных сумерках, Покок и Албриксон брели по дорожке, держа парадные костюмы за плечами. Албриксон внезапно остановился, резко поверулся к Джорджу и протянул ему правую руку.

– Спасибо, Джордж, за твою помощь, – сказал он. Покок позже вспоминал этот момент: «Из уст Эла, – говорил он задумчиво, – это было равноценно фейерверку и духовому оркестру в мою честь».

В тот вечер парни были приглашены на ежегодный банкет Лояла Шауди, где каждый на своем месте нашел традиционный пурпурный галстук и пятидолларовую купюру. Но пока ребята ужинали и праздновали победу, волнующие слухи стали распространяться по коридорам «Принстон Инн».

К восьми часам слухи подтвердились. После своей пустой речи на пристани перед эллингом Принстона Генри Пенн Берк вызвал Эла Албриксона, Джорджа Покока и Рэя Экмана, заведующего кафедрой спорта в Вашингтоне, в свой кабинет и поставил им ультиматум. Если Вашингтон хочет поехать в Берлин, парням придется оплатить дорогу самостоятельно. «Вам придется оплатить перевозку команды и лодки, – сказал Берк, – у нас просто нету средств». Берк, который также был, по чистой случайности, председателем и заведующим финансами Спортивного клуба Пенсильвании в Филадельфии, говорил, что у Пенсильвании достаточно денег на это, и, как команда, финишировавшая второй, она будет чрезвычайно рада занять место Вашингтона в Берлине.

Похожие драмы разворачивались на той неделе по всей Америке. Американскому олимпийскому комитету не хватало денег. Пловцов, фехтовальщиков и десятки других команд просили полностью или хотя бы частично финансировать поездку в Берлин. Но до этого момента ни АОК, ни Олимпийский комитет по гребле и словом не обмолвились, что им не удастся послать команду-победителя на Игры. Албриксона это застало врасплох, он был в потрясении и ярости. Университету уже пришлось умолять и вытягивать все, что он мог, до копейки из своих выпускников и граждан Сиэтла для того, чтобы отвезти парней на восток, в Поукипси и Принстон. Не было ни малейшего шанса, что кто-нибудь из членов команды вложит свои собственные деньги. Они не были богатыми наследниками или потомками баронов индустрии; это были дети американцев рабочего класса. Ситуация была ужасной. Вашингтонцы были готовы со всех ног нестись из кабинета, но Берк продолжал говорить. Он указал, что Калифорния сама платила за дорогу в 1928 и 1932 годах. У Йеля, сказал он, не было проблем найти «частное финансирование» в 1924 году. Определенно, в Сиэтле можно найти деньги.

Албриксон прекрасно знал, что деньги в Йеле практически росли на деревьях и что найти финансы было гораздо легче до 1928 года, до Депрессии, чем сейчас, в 1936 году. В 1932-м у Эбрайта была задача лишь перевезти свою команду на 560 километров, из Беркли в Лос-Анджелес. Албриксон холодно спросил Берка, сколько денег нужно, чтобы отправить команду в Берлин, и когда. Пять тысяч долларов к концу недели – последовал ответ. В противном случае поедет Пенсильвания.

После собрания Албриксон вместе с Роялом Броухэмом и Джорджем Варнеллом организовали собрание, и за несколько минут они составили заголовки и написали специальные информационные колонки, которые тут же передали по радиосвязи в «Пост-Интеллиженсер» и «Сиэтл таймс» для издания их на следующий день. В Сиэтле уже через несколько минут начали звонить телефоны. Рэй Экман позвонил своему помощнику, Курлу Килгору, который, в свою очередь, стал обзванивать людей в городе. К 10 часам вечера по вашингтонскому времени у Килгора на столе уже лежал список нескольких десятков общественных лидеров и грубо накиданный план действий. Утром они откроют штаб-квартиру Вашингтонского спортивного клуба, изберут председателя и наберут отделы. А тем временем все обзванивали весь город. Эл Албриксон старался не тревожить своих спортсменов. Это были именно те вопросы, о решении которых они не должны были беспокоиться. Он сказал им о недостатке средств совсем кратко, и они ушли спать в ту ночь уверенные, что все будет хорошо.