Правозащитник - Артур Строгов

— Это кабинет Вашего отца?

— Вы угадали, — тихо произнесла Татьяна, — здесь все так, как было в те последние дни… Я решила сохранить эту комнату, эти вещи, которые напоминают о нем… для него это было дорого… он дорожил уединением… Мне иногда казалось, что он хотел закрыться не от нас, а от жизни, от трудных решений, которые принимает человек… которые иногда, из благих побуждений для одних, приносят вред другим… Впрочем, я была слишком мала тогда, чтобы задумываться о таких сложных вещах… Ведь детям многого не говорят, не правда ли? Но детский ум слишком восприимчив, я всегда догадывалась о таких вещах, которые держались в секрете… Я единственная, кто могла нарушать уединение отца… Меня он всегда бывал рад видеть… именно здесь он впервые начинал обучать меня… премудростям банковских операций… Вам не стало скучно от того, что я так рассказываю?

— Нет, нет… я весь во внимании.

— Именно тут я постигла азы банковского мастерства, хотя многие говорят, что нечему учиться… Вы же сами были владельцем банка.

— Это было давно, в те далекие времена… я был другим…

Татьяна пристально взглянула на него.

— Я не всегда был таким, как сейчас. В юности я сочетал в себе самые противоречивые качества. Если перенестись на двадцать лет назад, то я покажусь себе слишком отвратительным.

— Не поверю…

— Так Ваш отец всему обучил Вас? Значит, он предвидел, что Вы можете стать талантливым руководителем, неизбежным исполнителем всех его начинаний.

— Отец говорил, что в бизнесе друзей нет — та фраза, которую я услышала от Вас в первый Ваш визит в наш банк.

— Не будем вспоминать, я понимаю, на что Вы намекаете.

— И все-таки я продолжаю чувствовать себя немного обязанной…

— Ну, теперь, когда мы узнали друг друга поближе, Вы же имеете понятие обо мне, о моих взглядах, моей миссии.

— Да, да… И я хотела бы участвовать в Ваших начинаниях, если, конечно, Вы позволите.

Белосельский улыбнулся.

— Давайте подождем того момента, пока я не верну Вам предприятие Вашего отца.

— Это может растянуться на долгие годы.

— Отнюдь, — возразил Белосельский, — все произойдет гораздо скорее.

В эту минуту вошел Николай и попросил Татьяну спуститься вниз, так как приехал какой-то важный родственник.

— С Вами хочет поговорить господин Лагания, — произнес Орланов, обращаясь в Белосельскому, — он ждет Вас на балконе. Я провожу.

Белосельский молча кивнул в знак согласия.

Лагания облокотился на балясины белой балюстрады. Ему было лет за пятьдесят, он был лыс, но взгляд его не потерял живости, а голос — уверенности. При виде Белосельского Лагания протянул ему руку, которую Алексей, из уважения к семье Орлановых, все же пожал. Как только Николай Орланов удалился из галереи, Лагания мигом преобразился. Он сбросил с себя маску любезности, и Белосельский увидел подлинное лицо — эгоиста, лицемера и ловкого дельца.

— Бесцеремонно вмешавшись в дела семьи, с которой Вы не связаны кровными узами, по наущению спятившего полковника в отставке, Вы перекупили пять процентов акций миноритарных акционеров и вернули их Татьяне, совсем не ведая, что этим Вы оказываете моей крестнице медвежью услугу. Ваши действия, лишенные всякой логики и разумного объяснения, являются не чем иным, как крупным промахом, не только для Вас, но и для тех, ради кого Вы старались… Все это может привести к катастрофе, которая затронет не только Вас, но и Орлановых. Вы не осознаете всей мощи, всего влияния тех, кому Вы бросили вызов. Так мог бы поступить юнец, несведущий человек, но Вы… Впрочем, НАМ известна Ваша репутация крайне эксцентричного человека, мнимого филантропа и даже всеобщего героя, как о Вас отзывались однажды бульварные газетенки. Кем Вы себя вообразили? Всеобщим властителем мира? Вы должны немедленно самоустраниться.

— Это братья Аланьевы просили Вас передать мне эти слова? Я думал, у них более весомые аргументы.

— У них и будут такие аргументы, что Вы и на ногах не устоите.

— Ваши братья Аланьевы — все равно что сорняки на банковском поле. Вы сами знаете, кто они на самом деле, что собой представляют. Но они не смогут тягаться со мной…

— Вы заблуждаетесь, — горячо возразил Лагания, — мы несокрушимы!

— Мы или «они»? Вот Вы и показали свое истинное лицо. Если бы Вы были по-настоящему преданы памяти Вашего друга Орланова, партнера, который Вам доверял и рядом с которым Вы провели почти четверть века, то не позволили бы такого предательства по отношению к его детям. А вместо этого, в подлом сговоре с захватчиками и мошенниками, Вы продали Ваш пакет акций Аланьевым и сделали бесполезной борьбу за контрольный пакет. Ваш поступок — это настоящее предательство! Я понимаю, что роднит Вас с Аланьевыми. Вы предполагаете, что Вам все позволено? Совершать любые противозаконные сделки, прикрывать тайные махинации, покупать политиков… Братья Аланьевы — лишь карикатура на современного банкира. Разве это приносит пользу обществу? Их деятельность… Они же выводят деньги из нашей страны. Они не инвестируют ни в промышленность, ни в строительство дорог…

— А Вы? Что делаете Вы? — вскричал с глубоким презрением Лагания.

— Я?! Я пожертвовал три четверти своего состояния, около двух миллиардов долларов на благотворительные нужды. У меня уже около трехсот фондов в городах, — в голосе Белосельского впервые проскользнуло нечто вроде гордости.

— И раз Вы, как говорите, потратили эти деньги, значит, Вы имеете право порицать поступки других людей, быть может, не менее достойных, чем Вы и имеющих заслуги перед обществом? Нападать на них? Это и есть Ваша философия? Вернее, стиль Вашей жизни?

Лагания говорил с твердой убежденностью человека, который закостенел в своих убеждениях и принципах.

— В этом и во многом другом, — отвечал Белосельский, — обладание большим капиталом налагает большую ответственность на их владельца. Но если человек забывает о своих обязанностях перед своими ближними, если совершает преступления, банкротит приличные предприятия, сокращает рабочие места, уничтожает промышленность, попросту грабит людей, то такой человек лишается права на свое имущество… Ибо найдется тот, кто найдет им более достойное применение.

— Вы фанатик! Я не желаю слушать эту ересь! — вскричал Лагания с высшей степенью презрения и брезгливости. — Вы выдаете себя за праведника, но на самом деле Вы хищник, причем один из самых опасных…

— Думайте, что Вам заблагорассудится. Я не надеюсь, что Вы поймете мою логику. Если бы знаменитые меценаты, жившие в XIX веке, такие, например, как купец и промышленник Солодовников, Савва Морозов, Третьяков питались бы Вашей развращенной философией, у нас не было бы ни каменных зданий для больниц, ни приютов для нуждающихся, ни железных дорог, ни театров… ни многого другого! Купец первой гильдии Солодовников пожертвовал двадцать миллионов рублей на строительство благотворительных учреждений, а это эквивалентно девяти миллиардам долларов в пересчете на сегодняшние деньги. Это были люди! Как сказал бы Лермонтов: «Богатыри — не Вы».