Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский

Но есть лица, спокойные, твердые, устойчивые, степенные, — если употреблять термины, применяемые русскими писателями для характеристики «честных» крестьян! Им нельзя не верить!

Сама внешность Вячеслава Шишкова говорила, что подобные люди не врут! Даже некоторая эмоциональная неподвижность лица, без «игры», без переменчивой смены настроений, эмоций, говорит за них!

Этим людям нельзя не верить!

И вот этот рассказ… Реальный и мистический одновременно.

Враль-импровизатор берет и образы, и темы несколько барочные, «рококойлевые»… Ро-Ко-Ко-Ко! Нарядные костюмы: золото, виннобордовое пополам с ало-красным, зеленое фисташковое и зеленое огуречное! Словом, феерия красок, как в Китайском павильоне Царского Села! Или соцветия фарфоровых статуэток «Фу», собак Конфуция!

Статуи! Сатиры! Нимфы! Казановы! Арлекины… Вот сюжет для импровизации. Да и сам импровизатор, на низших степенях «враль», должен обладать приятным, располагающим лицом, по которому пробегает тысяча эмоций, настроений, вспышек мысли!

Быстробегущая рябь на море! Врут люди с лицом артиста, а не церковного старосты!

По меньшей мере это лицо Евреинова Николая Николаевича, автора книги «Театр для себя».

А тут… Какая-то Угрюм-река, замерзшая Сибирь и «друг тайги — тунгус», который и рифмуется только со словом «гнус»!

Настолько всё уныло, что как-то веришь!

Разговор уже на улице, уже по дороге к себе домой!

— Конечно, всё это — ерунда! Импровизация! — говорит Замятин. — Но он здорово сыграл на своем лице… Неподвижно-честном. Режиссерски сыграл. Шишков — это не Хлестаков!

— А детали как реальны! — заметил Верховский. — Вся улица всполошилась! Собаки лают!.. А водка! Водка! Как она убеждает!

Замятин. — Меня больше всего в этой мистике водка потрясла!

Мы условились с Алексеем Михайловичем, что он будет мне позировать.

Он любит «ИЗО»! (Тогда такое слово-урод появилось, или «ИЗОБРАЗ»).

Детскую душу имел и рыцарскую, не испугался «изобраза». Не справлялся, хороший я художник или нехороший!

У современных интеллигентов только два деления на шкале имеются! Других градаций нет!

Не испугался неизвестного художника.

Я пришел к нему днем со своими причиндалами, с орудиями производства, с бумагой XVIII века, вырванной из консисторских книг в Архиепископских палатах! Другой бумаги не было!

Рыхлая, тряпичная, некоторые листы с орлом — водяной знак!

Посередине комнаты-столовой (я уже пил чай в этой комнате) — между столом и стеной сидел Юрий Верховский.

Ремизов подстригал величественную гриву и бороду поэта-Зевса!

Всё честь честью: и простыня на плечах, колом стоящая, как риза, и застывшая торжественность клиента!

Мистический акт «подстрижения» бороды!

Алексей Михайлович бегал кругом, высоко над своей головой поднимал ножницы и немилосердно ими щелкал и звякал!

Это было уже скорее исполнение музыкальным инструментом гимна Торжества, чем очищение ножей от прилипших к ним волосинок! Он отбегал в сторону, как взыскательный скульптор, чтобы полюбоваться удачным лепком глины! Делал уморительные гримасы, молча подмигивал мне, как бы говоря: «Терпение, терпение… что еще будет!»

Иногда его жесты напоминали фигурки Калло — пляшущие и танцующие с некоторой выделанностью, «по-нарочному». Кажется, есть такой шутник-цырюльник весьма зловещий в «Элексире Сатаны» Гофмана.

Впереди борода была острижена вполне художественно, — с приближением к уникальной бороде Люция Вера, впрочем, у сего императора борода была завита!

Не мог же завивать свою бороду российский интеллигент чеховской эпохи, вступивший в эру Октября! Красиво-прилично, с чувством меры — и только!

Однако сзади природные верховские локоны Лаокоона были подстрижены в новаторском стиле кубофутуристов, с применением каких-то клиньев! Клоков! Выстригов!

— Да, да! — восклицает Ремизов. — Так!.. Так!.. Это теперь модно, современно! Сам Пикассо так не подстрижет! Автор портрета в серозеленых углах!.. Эх!.. Нет у меня зеленой краски, а то бы чуть-чуть в волосы прибавить!

Но тут Верховский потерял свою торжественность, схватил зеркало, стал разглядывать кубоуглы и кубовырезы… и прекратил подстрижку!

Вскоре я стал рисовать!

Верховский, как человек очень деликатный, ушел. Серафимы Павловны тоже не было.

Мы остались вдвоем.

Все художники, рисовавшие или писавшие Ремизова, так сказать, включались в заданную игру и поддакивали ему, подтверждая его «сценарий». Ремизов — недотыкомка. Ремизов — домовой, спрятавшийся за темный уступ печки! Чудила! Чурындыла!

Недостаток всех русских портретов «начала века» — некое воплощение в портрете роли, которую придумывал для своей модели режиссер-художник.

Все наблюдения над моделью-человеком подлаживались, кривились, подстругивались, и просто часть из них приносилась в жертву, лишь бы воплотить в живописи продуманную для портретируемого «роль».

«Станиславщина» заполонила всю культуру! В особенности московскую! Все стали такими умными! Шекспиры!

Станиславский просто съел, заржавил, исплесневел Серова! А ведь какое дарование!

Все портреты в «ролях»: Гиршман деньги достает из кармана. Мадам Гиршман жеманничает и пальчик изнеженный выставляет!

Господин Деньжатин, госпожа Нежнятина — персонажи комедий XVIII века!