Синдром Петрушки - Дина Рубина

Он медленно проговорил:

– Месяца полтора назад я познакомился с отличныммужиком. Он – коллекционер кукол, историк, античник. Так и сыплет цитатами издревних… Цитировал старинный манускрипт, что-то из огрызков александрийскойлитературы… Там – об одном маге, что создал мальчика из воздуха и взял к себена службу.

– Из воздуха?! – недоуменно переспросил я.

– Да. Из воздуха… – И продолжал, не глядя наменя. – Там даже процесс описан: из воздуха в воду, из воды – в кровь, изкрови – в плоть… «Уплотненный в плоть» – очень образно, да? И, мол, это гораздотруднее того, что сделал Создатель, слепив человека из глины.

– Ну?.. – Я не понимал, зачем он сейчасрассказывает об этом, именно сейчас, в тот момент, когда мы наконец всерьеззаговорили о нем, о Лизе. Я даже подумал, что он вновь пустился в рассуждения освоих куклах, все о тех же проклятых своих куклах, и поймал себя на том, чтоскоро, кажется, я так же, как и Лиза, возненавижу всех кукол в мире.

– Да, да… – заторопился он, видимо, опасаясь, чтоя прерву его, не дам договорить. – Да, он создал из воздуха мальчика идушу его взял к себе на службу, тем самым убив в нем человека, личность. Таквот… – Он поднял на меня свои удивительные, сквозные седые глаза, как быглядящие не на тебя, а совсем в иные пространства, – бывают минуты, когдамне кажется… когда я чувствую себя именно тем мальчиком, созданным из воздуха и«уплотненным в плоть», чью душу Создатель или Тот, другой – кто-то из нихдвоих, – взял к себе на службу. А вот к кому из них я взят на службу, вчем этой моей службы смысл и, главное, чья я собственность… этого в отличие отЛизы не знаю…

У него такое лицо было, что мне стало страшновато. Мне сталострашно и очень тошно… Выходит, я все же полез в их колючие дебри: самоцарапался и его шкуру в кровь изодрал.

– Ладно… – смущенно выдавил я. – Допивай ужепиво, едем домой. Сил больше нет смотреть на эти сиськи и зады. Там Лиза ждет…и мы ведь еще должны Эллис отвозить? Кстати, ты где ее ос тавил?

– В артистической…

Он сидел, по-прежнему не поднимая глаз от тарелки. Как онвсегда умудрялся – в любой ситуации, в окружении любой публики – погружать себяв капсулу совсем иного воздуха, иного освещения, иной плотности пространства!Вот и сейчас, с этим своим средневековым желчным лицом, он выглядел настолькотрагически значительным, настолько более реальным, чем пошлый задник с сальнымивздохами музыкальной сопроводиловки стриптиза; казалось даже странным, чтоманекены за его спиною двигаются, словно живые.

– Ты ее, надеюсь, запер в этой обители святости?

Он невесело усмехнулся и сказал:

– Ее можно не запирать, к ней никто не приблизится. Еебоятся, разве я тебе не говорил? Ее люди боятся, как… сушеных голов на поясе ушамана твоих австралийских бушменов. Или как мумию… Восхищаются и предпочитаютдержаться подальше. Ее можно забыть на остановке трамвая, в супермаркете…Ничего не случится. Видел, как осторожно тыкал в нее пальцем таксист?..

Мы поднялись и пошли мимо сцены, мимо изящной кукольнойсцены, оскверняемой жилистыми ногами на лошадиных копытах; мимо всего этогобесхозного, принадлежащего всем и никому женского контингента грудей, животов,пупков, сосков…

Он шел впереди меня по плохо освещенным коридорам закулисья,отрывисто бормоча:

– С компьютером ты прав, прав… Я куплю ей компьютер,завтра же куплю, вот на эти самые деньги… Я найму кого-нибудь, чтоб ее учили…Пусть приходят домой давать уроки…

Так мы дошли до артистической комнаты. Он толкнул дверь ивдруг остановился на пороге, и после секундной провальной паузы едва слышновыдохнул:

– Где…

И заорал диким голосом:

– Где-е-е-е?!!

Я отпихнул его и ввалился в комнатку. Да, скамья была пуста,и стол был пуст; за ширмой со спинки стула свисал чей-то лифчик, но Эллис небыло.

Я выскочил в коридор и кинулся к выходу, где сидел за столомохранник с камердинерскими баками.

– Слушайте, – выговорил я, запыхавшись. –Там, в артистической, мы после выступления оставили куклу… И сейчас еепочему-то нет! Не видали вы случаем…

– Видал, – он апатично созерцал мои судороги. –Она ушла.

– Кто ушел? – тихо спросил я. – Кукла? Выспятили, почтенный?

– Как же, кукла! – он ухмыльнулся. – Ясмотрел номер, там все белыми нитками шито. Это ж ясно, что артистка!

– Ты, блядь, понял, что тебе сказали? – уточнил я,переходя на правильный тон, потому что времени было мало, а этот ублюдокзаслужил весь арсенал незабвенной бабуси. – Это – кукла! Рек-ви-зит! Тыафишу читал?

– Понты, – сказал он. – Афиша, в натуре… Заидиотов держат. Я вам чё говорю: она вошла, показала пригласительный: «Извините,я сейчас выступала и забыла одну вещь в артистической, а выходила через главныйвход. Подскажите, я плохо ориентируюсь…» Ну, я ей показал – прямо и направо…Она пошла и минут через пять вышла… И все, – он усмехнулся и презрительноповторил: – Кук-ла! Совесть надо иметь…

Я попятился, повернулся и бросился назад в артистическую.Там уже толклись Колобок-Миша в бабочке, какая-то женщина с лицом АнжелыТабачник и с таким же количеством грудей и гномик-метрдотель… И отдельно отэтого паноптикума на скамье сидел Петька, совершая руками такие движения, будторвал воздух в клочья.

– Вызови полицию, Миша… – монотонно повторялон. – Полицию надо звать…

А тот подскакивал, и животик его под нос подскакивал, и онгорячо убеждал:

– Петь, Петь… вот только это… ментов не надо, а? Я тевозмещу. Все, сколько стоит она – триста, пятьсот евро. Даже штуку! Толькоскажи… но ментов не надо! Давай, говори прямо – сколько она стоит, твоякрасотка?

– Да немного… – серыми губами проговорил Петька,продолжая ломать пальцы, – тысяч пятьсот… Звони в полицию.

Я подошел к окошку и толкнул его, и оно отпахнулось, впускаяморозное облачко в затхлую комнату. Я выглянул наружу, в глухой переулок.Пушистый свежий слой снега под окном был примят, и вокруг этого отпечатка и изпереулка на улицу вели маленькие следы. Будто совсем недавно там прилег наминуту кто-то нетяжелый, вроде ребенка, а потом поднялся и ушел.

И тут, рядом со своим обезумевшим другом, ломающим пальцы ив клочья разрывающим воздух, рядом с этим глубочайшим отчаянием я – стыднопризнаться! – испытал дикий, подростковый какой-то восторг и гордость заЛизу, за то, что она сумела это проделать, за ее цельный страстный характер, заее непримиримость…

Я аккуратно закрыл окно, схватил обмякшего Петьку под мышки,вздернул и поставил на ноги, как ставят пьяных.

– Никакой полиции, – через плечо сказал яКолобку. – И заткнитесь, и никому ни слова. Где его куртка, дайте сюда… Итакси срочно. Срочно такси!