Синдром Петрушки - Дина Рубина

Правда-правда…

В деловых подробностях была не сильна; только обмолвилась,что Петькиной долей в это самое Кукольное акционерное общество ухнули вседеньги, вырученные за самарскую квартиру, так что, поживем еще в конюшне, иничего страшного, скоро во дворике плющ по стене пойдет, как взметнется зеленойволной! а осенью заалеет. А по утрам – роса… Помнишь, как летом у насхорошо? Ведь у нас хорошо, правда, Боря?

Правда, моя милая, правда…

Я слушал ее неповторимый голос, мальчишескую замшевую хрипотцу,и думал – а вдруг? Вдруг случится чудо, и – это бывает же, редко, но бывает –она никогда больше не вернется в клинику? И в таком случае не пора ли мне,соломенному вдовцу, снова затевать бракоразводный процесс…

* * *

И вдруг он сам позвонил.

Я был на обходе, медсестра Шира заглянула в палату исказала:

– Бóрис, там звонит этот странный твой друг –русский, психованный.

И я побежал со второго этажа в ординаторскую, прыгая, какшкольник, через ступеньки – и откуда прыть такая, скажите на милость…

– Борька! – крикнул он сильным, новым каким-тоголосом, раскачивая этим ветреным голосом огромное пространство междунами. – У меня дочь, Борька!

– Как?! – растерялся я. – Родилась уже?!

– Да нет, еще долго, ты что – дурак, доктор? Но им ужевидно. Я сам ее видел вчера на экране, Борька, видел! Плавает, как рыбка: ещестрашилище, но такая красотка – просто куколка!

И тут как огрели меня.

– Нет!!! – заорал я в трубку, не стесняясьмедсестры и сослуживца, прянувших от моего ора к дверям, как испуганные зайцы. Ячувствовал лишь слепящую ярость и желание отдубасить его, как собаку: – Нет,сукин ты сын! Не сметь!!! Не куколка! Ты слышал? Она – не ку-кол-ка!!!»

Резкий ветер вышибал слезу, выдувал с Карлова моста дажесамых упертых туристов.

Весенняя угрюмая Влтава медленно вползала под мост лиловымпитоном в оловянных бликах, и серое небо, отзываясь тяжелой реке, холмилось ибурлило тяжелыми валами облаков.

Лишь группка японцев с экскурсоводом, поводящим маленькойрукой окрест, да несколько старательных парочек, решивших выжать из своейвнесезонной поездки в Злату Прагу максимум полезных сведений и видов длясемейного фотоальбома, блуждали от одного складня с поделками к другому ифотографировались на фоне статуй.

Все мерзнут: художники со своими мольбертами и брезентовымистульчиками, Иржи со своим топорным гитаристом; да еще, судя по звукам, насередине моста под многострадальным Яном Непомуцким отчаянно наяривает озябшийХонза со своим электронным джаз-бандом.

Каждый греется, как может: хоть костер разводи… Ничего,ребята, прошла голодная зима, и эта ветреная весна минует, и для нашей бранживот-вот распахнутся летние поляны, полные медовой кашки и питательных ягод наденежных кустах…

Дойдя до Хонзы, он остановился у парапета напротив.

Между ними как раз проходила японская группа, игоре-музыкант, схватив из-под ног детский бубен, заколотил в него, мотая башкойс пучком рыжих крученых косиц на макушке, упоенно отверзая белозубую пасть.Кто-то, особо жалостливый, проходя, бросил ему в картонку пару крон.

Петя дождался паузы и улыбнулся парню, и тот помахал вответ…

Нет, Хонза – человек деликатный. Сейчас он не станет просить«показать класс!», уж сейчас-то он не станет наступать на больное; все знают,какая у Пети беда стряслась: его гениальную куклу, эту Эллис – почти человека,почти настоящую женщину, не отличишь! – какие-то мерзавцы украли прямо изночного клуба, где он с ней выступал… Говорят, и полиция не нашла. Провалиласькукла сквозь землю. Иржи утверждает, что всплыть она может и в Америке, или ещегде подальше, в какой-нибудь частной коллекции… Жаль Петю… Вон, стоит,рассеянно улыбаясь, будто ничего не произошло, странный человек…

А тот уже опаздывал к Тонде, с которым они уговорилисьвстретиться у магистрата… но почему-то все стоял тут на мосту, на студеномветру, улыбаясь многострадальному Хонзе. Подошел ближе, глянул в картоннуюкоробку: так и есть – гроши. Нич тожные гроши…

– Давай! – Он подбородком показал на магнитофон.Странно еще, как тут работает электроника, в такой собачий холод.

Парень широко открыл глаза и замотал башкой:

– Петя? Нет… ты что? Не-е-ет…

– Давай, давай,… – кивнул тот, скидывая рюкзак сплеча, куртку, оставаясь лишь в свитере и джинсах на резком весеннемветру. – Покажем класс… – и подмигнул, закатывая рукава, мгновеннохищно подобравшись, даже ростом становясь выше.

И, уже не споря, Хонза наклонился, быстро отсчитал номеразаписей и нажал на кнопку.

…«Минорный свинг» Джанго Рейнхардта улыбнулся на ветру,прочистил горло шершавым кашлем смычка по струнам, откликнулся крепкой шуточкойтолстяка-контрабаса, канул в глубокую паузу, предвкушая великолепное терпкоевосхождение гитарных синкоп…

Опустив голову, он простоял все вступление, будто музыка неимела к нему ни малейшего отношения. Но с первыми взмывами скрипки машинально,с отсутствующим расслабленным видом сделал три шажка влево…три шажка вправо…подхватил на руки чье-то воздушное тело, и вдруг: …пошли-пошли-пошли, моякрошка, – нога к ноге, вправо-влево, вправо-влево:тара-рара-рури-рира-а-а… резко, всем корпусом – резче, резче! Оп! –перехват! И снова оп! – перехват… Тара-рара-рури-рира-а-а… И – вихревойошеломительный взмыв отчаянной скрипки: «Джи-джу-джа-джу-джа-а-а-а!»…

…Как всегда, при первых же звуках свинга – будто поволшебству – вокруг него стала собираться публика. Вернулись японцы, сбежалисьвсе парочки, возникали все новые, новые лица.

(Для Хонзы это всегда было настоящим чудом: как стружки намагнит, сюда сбегались люди со всего полукилометрового моста. Как, спрашивал онсебя, могут они чувствовать издалека? Неужели этот человек, само егомускулистое гибкое тело, его мастерство, его талант на расстоянии излучаютособую магическую силу?)

Он танцевал…

Невесомая тень погибшей Эллис плыла на его руке, запрокинувголову, полоща чуть не по самым камням свои бессмертные багряные власы. Кактомный шелковый лоскут, она плыла на его руке, и он плыл, колыхался в такт снею на весеннем ветру единым сдвоенным телом – правая рука согнута в локте,левая умоляюще протянута, – сквозь насмешливо-чувственный лабиринт «Минорногосвинга», кружась, перехватывая, бросая ее на другую руку, перебирая сложныйконтрапункт мельчайших движений, будто вызывал, вытанцовывал духа из царстватьмы.

Его позвоночник, шея, чуткие плечи, кисти рук и ступни ногпроходили каждый сантиметр ритмического рисунка сложного и упоительного танца;он кружился и перехватывал, и, выпятив подбородок, бросал на левый локотьневесомую хрупкую тень, то устремляясь вперед, то останавливаясь как вкопанный,то хищно склоняясь над ней, то прижимая ее к груди…