Обреченный царевич - Михаил Попов

Мериптах скользнул под сень знакомого сикомора и затих, прижавшись к коре. Долго прислушивался. Звуки, тщательно собранные острием слуха с поверхности ночного эфира, вроде бы не свидетельствовали о том, что его появление кем-то отмечено. Но все равно надобно остеречься. Мериптах осторожно выглянул из-под древесной защиты и, не обнаружив зримой опасности, не торопясь засеменил вдоль дворцовой стены, держась в полосе угольно-черной тени, сдерживая в груди серебрящееся нетерпение.

Он придумал, что делать.

Несмотря на все то, что творилось в душе и голове, он сообразил, что переставать стеречься еще нельзя. Ведь неизвестно, здесь ли змей? Если он еще во дворце, то объятия матушки не так близки, как кажется.

Дворец спал, как покинутый, как человек, которому все равно, кто на него смотрит. Главные ворота были заперты небрежно, словно крышка пустого сундука. И как ни напрягался Мериптах, не удалось ему расслышать из-за незаметно осыпающихся стен ничего похожего на конский храп. Когда бы внутри стояла гиксосская сотня, его нельзя было скрыть.

Но как же войти? Сначала поманил его тот заветный подземный ход, по которому он бежал на зов отца и возвращался в змеиный амбар. Но сразу пришло в голову, что ход этот, ввиду того, что слишком обратил на себя внимание во время недавних событий, теперь уже заделан. Просто забраться по выщербленной стене и спрыгнуть вниз опасно, можно нашуметь. Так как же? Не стучать же в ворота! Мысль обогнула по кругу дворцовую стену и остановилась под тем самым сикомором, в тени которого спрятался Мериптах, вынырнув из реки. Ничто не мешает проникнуть в дом тем самым путем, каким он не раз уже проникал туда, возвращаясь с ночных прогулок.

Оказавшись внутри, почти в полной темноте, стал дышать медленнее, потому что испугался звука своего дыхания. И неожиданно ослабели руки и ноги, как будто только сейчас очнулась слабость, которая должна была охватить его еще там, на борту лодки. На мгновение Мериптаха сжал ужас, он понял, что теперь не сможет даже убежать при виде врага или чего-нибудь непонятного. Но все же двинулся вперед сквозь почти абсолютную тьму, руководствуясь только памятью о внутреннем устройстве коридоров и лестниц, замирая на расстоянии ладони от стоящих на подставках ваз, находя выступы углов робкой рукою именно там, где и рассчитывал их найти.

Вот лестница, ведущая наверх. Сначала Мериптах сходил на родительский этаж своим воображением и только потом доверил это дело ногам.

В обычные ночи в коридоре второго этажа горело не менее двенадцати масляных светильников, обозначая светящуюся полосу раздела меж покоями князя и его супруги. Когда Мериптаху приходила охота побродить ночными закоулками дворца, он начинал ощущать дыхание этих огней уже на середине лестницы, а верхние ступени были хорошо освещены. Сегодня же тьма и не думала бледнеть. Светильники не были зажжены. Мериптах даже остановился, чтобы понять – почему? Что-то изменилось в отношениях князя Бакенсети и его лунной супруги? И тут же схватил себя обеими руками за грудь, как же стыдно такое забыть! Князь мертв!!! И пусть это было и прежде известно ему, надо было понять это здесь и заново. Потому, значит, и не горят светильники, что нечего более делить в этом доме господину и госпоже.

Он крался так тихо, что мог слышать сопение и ночные причитания служанок госпожи Аа-мес. На отцовской половине тоже кто-то похрапывал и шумно чесался. Все спят, спят, спят, спят…

Добравшись до конца коридора, он оглянулся, чтобы проверить, не разбудил ли все же кого-нибудь. Темнота, густея, уходила в глубину коридора. Мериптах одним острым пальцем отодвинул край тяжелой, расшитой занавеси, что закрывала вход из коридора в зал. За нею во время церемоний должны были находиться старшие дворцовые слуги, на случай, если они понадобятся князю. Первое, что понял мальчик, это то, что горят всего четыре стоячих светильника по углам, отчего воздух тускло-желт. Зал пуст, то есть там нет никакой церемонии или тайного совета. Вообще никого нет, кроме сидящего на троне человека. Мериптах видел его со спины, но не мог не заметить, даже с учетом скудного освещения, что на голове у сидящего поверх огромного парадного парика помещается мемфисская корона, а на плечах поблескивают полосы столь же парадного нагрудника. Это облачение князя Бакенсети!

Новый правитель!

Апоп не дал простыть трону и, убывая в пределы странного города Авариса, назначил нового князя?!

Край занавеси сорвался с пальца, Мериптах снова отколупнул его и увидел уже не затылок, но лицо сидящего. Услышав, видимо, шевеление ткани, голова с короной обернулась. Жуткий, неподвижный взгляд проникал прямо в сердце мальчика и даже сквозь него, заставив снова потерять способность к движению, приколов, как иголкой, к темноте за его спиной. Но самое страшное в этом взгляде было то, что это был взгляд князя Бакенсети!

Мериптах несколько раз смаргивал, но виде́ние не исчезало. Это была не мумия, не демон – левая щека сидящего поползла вверх, изображая гримасу недоумения. То, что он сам удивлен появлением Мериптаха, более всего убеждало, что он живой человек. Живой князь Бакенсети! Живой отец!

Какими же путями плыл он, несчастный мальчик, если оказался в тех местах, где обитает зарезанный отец его? Может, он, Мериптах, все же мертв, несмотря на все убеждения разных людей, что он среди живых. Его лежачая неподвижность, столь непонятная ему самому, была точкой, от которой два пути – в одну или в другую жизнь. Теперь он в этой жизни, после того, как прыгнул в ночную реку. Теперь он новый Мериптах, прежний никогда бы не посмел совершить такое, а в этой жизни Себек не угрожает ему, но служит. В этой жизни темен всегда освещенный дом, Нил на самом деле течет в обратную сторону, притом что его вода, по-видимому, устремляется к устью, ибо когда живые направляются по волнам реки вниз, в Аварис, он на их корабле попадает вверх, в Мемфис. Корабль живых везет его к солнечно сверкающему змею, а он оказывается у колен своей лунной матушки.

Князь Бакенсети, продолжая пристально смотреть в ту щель между камнем и тканью, где таился глаз Мериптаха, встал. Опустил руки, до этого сложенные на животе, с жезлами, обозначающими княжескую власть, и сделал шаг вперед. Потом еще один. Теперь уж и подавно не было никакой возможности сомневаться, он ли это. Отец приближался, отец был все ближе и ближе.

– Мама, – беззвучно прошептал Мериптах.

В тот же момент чьи-то колючие пальцы схватили его сзади за шею, с явным намерением перервать ему горло.

Мериптах рванулся, но его держали крепко, не перехватывая, впиваясь все глубже заточенными ногтями в кожу.

В этот момент рука князя Бакенсети отдернула тяжкую занавесь и в коридор хлынул поток бледного, лихорадочно-желтого света. И открывшимся глазам мальчика предстала следующая картина: госпожа Аа-мес, жуткая, в сдвинутом парике, так что виден лишь один глаз, поднимается с четверенек, выставляя вперед растопыренные когтистые пальцы. Худой, голый до пояса толстяк Тнефахт со всего размаха бьет ее по голове короткой, тяжелой пальмовой дубинкой. Она с хрипом падает ничком вниз, распластываясь по темному полу. Из покоев княгини вылетают служанки, угрожающе вереща. Впереди Азиме и Бесте, а с ними множество других, они полуодеты, они в ярости. Такое впечатление, что их рожает сама коридорная тьма. Хуфхор и Нахт, стоявшие за спиной толстяка, встречают их бичами, свирепо шелестящими в темном воздухе. У Бесте выбит глаз, на Азиме разорвана сверху донизу полотняная рубаха. Толпящаяся позади них толпа абсолютно голеньких, улюлюкающих служанок начинает таять, рассасываясь по боковым помещениям.