Ленин. Дорисованный портрет - Сергей Кремлев

Но когда Оргбюро ЦК РКП(б) по просьбе Емельяна Ярославского запросило мнение членов Оргбюро о возможности оставления в партии лиц, участвующих в религиозных обрядах, Владимир Ильич 30 мая 1919 года ответил: «Я за исключение из партии участвующих в обрядах. Ленин»[256].

Любопытно при этом, что жёсткая позиция Ленина в деликатном вопросе о религии со временем претерпела изменения в сторону… смягчения! 18 мая 1921 года пленум ЦК РКП(б) обсуждал вопрос о проведении мероприятий, касающихся религиозных отношений, и Ленин пишет в тот же день короткую записку с предложением о корректировке пункта 13-го программы РКП(б):

«Поручить Ярославскому и Бухарину переделать в направлении таком, чтобы не выпячивать вопроса о борьбе с религией… и допустить с рядом особо ограничительных условий оставление в партии верующих, но заведомо честных и преданных коммунистов.

Борьбу с религией поставить научнее…»[257]

Мог ли лидер партии и страны одной рукой писать это, а другой рукой санкционировать «избиение духовенства»?

Конечно, в представлении Петра Бернгардовича Струве «аморальный» Ульянов был способен и не на такое… Но посмотрим на вопрос не с этической стороны, а с чисто прагматической.

С огромным трудом, через неверие, непонимание, через прямо враждебное отношение части народной массы большевики получили от народа мандат доверия на управление страной.

И вот в этих условиях Ленин с одной стороны публично — ту же его речь на женском съезде сразу же опубликовала «Правда» — призывает бороться с религиозными предрассудками осторожно… Призывает не оскорблять религиозные чувства и не вносить остроту в антирелигиозную борьбу, ибо это может озлобить массу…

И в то же время, на фоне подобных публичных призывов, Ленин якобы предпринимает широкие репрессивные меры против духовенства как против духовенства…

Если бы так в самом деле и было, долго ли продержалось бы после этого доверие к словам и делам Ленина у масс, немалая часть которых находилась под влиянием духовенства? И разве не использовали бы все враги Ленина это расхождение Слова и Дела, крича на всех углах: вот, мол, они, ваши большевики, вот он, ваш Ленин!? Болтает одно, а делает другое…

Ну ладно, пусть Ленин был — по Струве — аморален. Но глуп-то он не был? И если призывал быть в антирелигиозной борьбе осторожным, то никак не мог допускать расстрелы «попов» только за то, что они «попы», не так ли? Инсинуаций со стороны «высокоморальных» профессоров Ленину и без этого хватало.

К сожалению, непросто выполоть не только сорную траву, но и сорную мысль, и духовные «сорняки» как не перевелись в эпоху Ленина, так и продолжали засорять жизнь СССР в сталинские, в хрущёвские, в брежневские времена. Наконец, эта публика дожила до «эпохи» Горбачёва — Ельцина и вот уж тут почувствовала себя как муха на куче…

ВПРОЧЕМ, не буду уточнять, где вольготнее всего живётся «россиянской» интеллигентской публике, но сообщу, что всё сказанное в этой главе выше было в некотором смысле присказкой к дальнейшему рассказу.

«Российские» «интеллигенты» давно — потомственным образом — не могут терпеть Ленина и поэтому уже давно клевещут на него истерически злобно и исторически безграмотно. Бывшая советская «элита», которая сформировалась как продукт брежневских времён, вкупе с якобы интеллектуальными продуктами «новорусской» «эпохи», из кожи вон лезет, чтобы «обозвать похуже» великих усопших, и трусливо набрасывает на свой роток платок, когда надо возвысить голос, протестуя против преступлений ельцинщины и неоельцинщины уже в путинско-медведевском её исполнении.

Сюжет, на котором мы ниже остановимся, имеет давнюю историю, и всё же он по сей день злободневен, почему ему и нашлось место в книге о Ленине. А на фоне этого сюжета современный читатель сможет увидеть не очень, надо полагать, привычные для него черты ленинского портрета…

Итак, 22 апреля 1992 года в № 17 тогдашней «Литературной (или — „Либературной“?..) газеты» на 6-й странице с предисловием О. Михайлова «Во дни сомнений и тягостных раздумий» был перепечатан старинный пасквиль некоего Петра Пильского «Извратители духа».

В дневнике Корнея Чуковского в записи от 17 июля 1907 года было отмечено: «Встретил Пильского, которого презираю»… Это как раз об этом самом Петре Моисеевиче Пильском, критике и фельетонисте, речь о котором, а точнее — о его «фельетоне» «Извратители духа», пойдёт у нас далее.

Впервые сей перл антиленинской «публицистики» увидел свет в рижском издательстве «Грамату Другс» в 1929 году, и, увы, предисловие 1992 года стоило самого пасквиля. О. Михайлов вслед за П. Пильским возлагал на «изверга» Ленина основную долю вины за порчу русского языка и заявлял: «Мы давно говорим на… собачьем (? — С. К.) языке… Главная опасность подстерегала нашу родную речь с началом великой культурной революции, учинённой (? — С. К.) большевиками». Далее было сказано, что это было «испытание безмерное, не сравнимое даже с татарским игом (жирный курсив мой. — С. К.)»!

Вот так, ни более и не менее…

Нашествие Батыя превращало в пепел русские летописи и монастырские библиотеки, отбрасывало Русь на века назад, а благодаря ленинской культурной революции миллионы ранее неграмотных людей уже в двадцатые годы получили возможность приобщаться к знаниям, читать и писать письма родным и близким. И это — по О. Михайлову — были явления схожего характера.

Н-да…

Писал О. Михайлов и так: «Особый и зловещий вклад в порчу русского языка внесли архитекторы коммунистической зверофермы (!? — С. К.), и прежде всего В. И. Ульянов-Ленин».

Писал и этак: «Когда я слышу по телеящику, как один из руководителей российского правительства говорит несуразности, то угадываю в этом тяжкую ленинскую картавость».

Интересно, на какой «звероферме», после каких зверских пыток в чекистских застенках стилиста-пуриста О. Михайлова вынудили включить в свой словарь слово «телеящик»? Владимир Ульянов-Ленин тут был явно ни при чём, в его времена «телеящиков» не было.

Зоологический (вот уж точно — со зверофермы) благоприобретённый антикоммунизм настолько подводил О. Михайлова, что он то и дело употреблял такие выражения, как «тюремные отстойники», «профсоюзные сходки», «коммунистическая целлюлоза», «бард октябрьского переворота» (это — о Владимире Маяковском!)…

Сотрудник Института русского языка О. Михайлов сообщал, что Пётр Пильский, эмигрировавший в Латвию и скончавшийся там же в 1942 году, защищал «язык и культуру россиян». Вот так я впервые — от О. Михайлова — узнал о существовании «россиянского» языка. Собственно, с тех пор и стал называть ельцинскую Россию «Россиянией».

Интересно получается! Если лишь пользуешься русским языком, то с какого-то момента «во дни сомнений и тягостных раздумий» начинаешь мыслить и говорить не по-русски, а воистину по-россиянски!