Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный

Однако ныне и окрас скакунов вологодско-ногайской породы Пожарский по достоинству оценил. На широком зелено-сером поле белые сгустки дворянской конницы сразу заметны. По ним легко проследить, куда она движется, какими силами, с каким напором.

Ожесточенной схватке Хованского с Новодворским не суждено было завершиться. Между ними вклинились рубаки с той и с другой стороны. Они сцепились, как разъяренные псы. Храп. Кровь. Крики. Дымки от пистольных выстрелов. Падение коней и людей.

Вырвавшись из этого бешеного водоворота, пан Новодворский не стал искать Хованского. Разметав преградивших ему путь конников, он устремился к построенному накануне острожному городку.

Хованский меж тем вышиб из седла сначала одного крылатого кавалериста, затем обрушился на другого. Спину ему прикрывал столь же искушенный в ратном деле стремянной, а с боков стерегли холопы дворянской конницы.

Кучно держались отряды и других воевод. Не зря в Ярославле Пожарский изнурял их военными занятиями. Вчерашние крестьяне, ремесленники, черные и гулящие люди оказались способными учениками. Они быстро освоили приемы слаженного боя, не хуже смолян, дрогобужан, вязмичей, закаленных в приграничных сражениях, научились отыскивать в доспехах противника уязвимые места и точно вгонять в них копье или рогатину. Но главное, что отличало их сейчас от поляков, — яростный напор, та душевная окрыленность, которой не чувствовалось в рядах противника. Тот бился умело, но как-то заученно, по обязанности.

А через Крымский брод все шло и шло войско Ходкевича. Казалось, ему конца-края не будет. В черед с кавалерией и конными черкасами двигалась голубая и красная пехота. Литва. Немцы. Венгры. Поляки. И снова запорожские казаки — из тех черкас, что запродались короне польской.

Перебравшись через Москву-реку, это зловещее полчище распадалось на несколько потоков. Один продолжал двигаться к Арбатско-Чертольскому раздорожью, по пути растворяясь в толчее сражения, на глазах ширя его, тесня к острожным городкам и земляному валу. Другой поджег караульную избу у проездных ворот Нового Девичьего монастыря и принялся вышибать сами ворота. Еще два растеклись по берегу Москвы-реки в разные стороны, чтобы охватить разом весь Арбат. Все эти потоки были похожи на головы огромного чешуйчатого змея, пыхающего огнем, разящего мечом.

В помощь этому чудищу со стен Кремля ударили пушки осажденных там поляков под началом Николая Струся и мозырского хорунжего — Иосифа Будзилы. Не долетая до Арбатских и Никитских ворот, чугунные и свинцовые ядра падали на обезлюдевшие улицы и без того разрушенного Белого города. Зато у Алексеевского монастыря и Чертольских ворот они угодили прямо в расположение отрядов князя Василия Туренина и окольничего Артемия Измайлова. Это подтвердил прискакавший вскоре вестовой левого крыла ополчения. По его словам, потери у воевод ощутимые. Хуже того, вслед за пушечным обстрелом ляхи вывели из Кремля до пяти сот наемников и ударили Туренину в тыл. А кавалеристы Ходкевича вот-вот заставы извне проломят. Без немедленного подкрепления воеводам не сдюжить.

— Возвращайся назад! — велел вестовому Пожарский. — Подмогу поведешь. Постарайся с умом и короче. Бог в помощь!

Наготове у князя стоял засадный полк, в который вошла и сибирская дружина Василея Тыркова. Ее с казачьей станицей атамана Олешки Кухтина он и решил отправить на помощь чертольцам.

Сибиряки — народ негромкий, но, судя по всему, стойкий и находчивый. Их с поля не собьешь. Не зря сын Пожарского, Федор, именно к сибирякам вчера прибился, а не к сборным пушкарям, как Петр. Очень уж он нравом горяч, влюбчив, безогляден. После задушевного разговора с ермачатами у костра на берегу Яузы втемяшил себе в голову, что сильнее и надежнее товарищей ему не сыскать, а поскольку они и отцу поглянулись, то он их одними из первых против кавалеристов атамана Ходкевича выпустит. И Федора заодно с ними.

Не подозревая об этом, Пожарский дружину Василея Тыркова во внутреннем кольце Белого города поставил. Военный опыт его научил все силы сразу в бой не вводить, действовать осмотрительно, с расчетом. А о том не подумал, что любимый сын может истолковать это как желание родителя под любым предлогом его вместе с сибиряками от кровавой сечи спрятать. Лишь когда княжич и первый, и второй раз на Арбатскую башню поднялся и, отчужденно помолчав, тут же исчез, Пожарский догадался, в чем дело. Однако не до объяснений с сыном ему было. Да и зачем они, если и для засадных отрядов вот-вот горячее время настанет?

Увы, долго ждать не пришлось.

«Храни тебя Бог, сынок, — проводив взглядом конницу Василея Тыркова, мысленно пожелал Федору Пожарский. — Вот и настал твой час. Верю, не дрогнешь».

Шум сражения на Девичьем поле и в Хамовной слободе заглушал звуки, которые рождал Белый город. То стихая, то усиливаясь, они дробились о его давно уже не белые стены. Их гасили беспорядочно поставленные дворы с залатанными свежим лесом оградами и крышами, свалки на заброшенных гарях, огороды и пустыри с крапивой по пояс. Среди этих звуков ухо Пожарского уловило хлопки мушкетных выстрелов. Они доносились с той стороны, где в Москву-реку впадает речка Неглинная. Значит, поляки сделали вылазку через Боровицкие ворота Кремля. Хорошо бы им сейчас в затылок ударить… Но это решать теперь не ему, а Тыркову с Кухтиным. На месте виднее.

Пожарский был уверен, что после того, как Струсь и Будзила приступ Ходкевича из Кремля поддержали, и князь Трубецкой дольше выжидать не станет. Ему с казаками всего-то и надо мелководную Сетунь перейти и, завладев Крымским бродом, сбоку на гетмана ударить. Ведь слово дал в стороне не отсиживаться, заодно с Пожарским стоять, а сам вид делает, что ничего вокруг не видит и не слышит. Вот и объединяйся с таким! Предаст без зазрения совести, а после пустячные отговорки найдет. Одна надежда на то, что воеводы Совин и Чепчугов, посланные вчера к Трубецкому, не станут ему в рот заглядывать, а своим умом дело раскинут. Скорее бы…

И снова мысли Пожарского с размышлениями Минина пересеклись.

— Чем ждать да надеяться, давай туда порученца пошлем, — предложил Минин. — Лучше всего инока Феодорита. Ныне в ночь явилось мне око, с превышних небес на нас зрящее. Под ним инок с чашей и кропилом через злое сражение идет. Мечи сами перед ним расступаются. А там, где они сомкнуты остаются, он кротко «Се́ргиев! Се́ргиев!» возглашает. Имя великого старца Се́ргия Радонежского для всего сущего, как крест святой. От него не отворотишься. Это я к тому говорю, что среди людей сего грешного и воинственного мира инок Божий затем явлен, чтобы не милости у воевод просить, а к долгу и вере склонять. Так и с Феодоритом. Не будет он Трубецкому ни в чем кланяться, но долг государский исполнить потребует. И не от него только, но и от всех прочих.

Ну как после таких слов Минину не довериться? Ведь каждый свой шаг он с Божьими заповедями соизмеряет. Набожность у него от склада души идет, а не потому, что принято верующим быть.

Пока сподвижники решения, необходимые в данный часец, принимали, сражение вплотную к острожному городку подступило. Численное преимущество польского войска стало настолько очевидным, что кавалер Мальтийского ордена неутомимый пан Новодворский осмелился от одних ворот острожного городка до других по дну защитного рва проскакать, рубя засевших там ополченцев, потом кинул через частокол коробку с порохом — петарду и рыцарским топором принялся рубить верейный столб с заметно покосившимся притвором.