Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

На долю лошадей, напротив, выпали в Ставрополе бескормица и жажда. Подвоза фуража с Кубани интенданты организовать не смогли, только оправдывались расквашенными дорогами... Пришлось отдать приказ разбирать соломенные крыши домиков бедноты, благо в предместьях их хватало. Полусгнившую солому лошади ещё ели, а вот горьковато-солёную мутную воду из окраинных колодцев пить отказывались. Если всё-таки пили — заболевали поносом. Самые изнурённые начали падать.

Страдали желудком и те казаки, кто чаще пил воду, чем крепкие напитки.

Но дивизию Врангель ещё удерживал в узде, а вот город с населением в 70 тысяч давался в руки трудно.

Двухэтажный губернаторский дом на Николаевском проспекте, где он поселился и принимал посетителей, походил на вокзал узловой станции, на которую только что одновременно пришли пассажирский поезд и воинский эшелон: толкалась масса народа в форме и штатском, всех чинов и званий, с узлами и чемоданами, с документами и без. На лестнице выстроился хвост до самого парадного. Забили приёмную до отказа, и даже через двойную дубовую дверь проникало в кабинет несмолкаемое пчелиное гудение. Одно хорошо: Гаркуша, разом войдя в роль хозяина приёмной с письменным столом, двумя диванами и шеренгой кресел, порядок держал, как в сотне.

Все добивались возврата помещений и имущества, каких-то разрешений, удостоверений и пропусков. Заводчики, фабриканты и владельцы торговых компаний навязчиво предлагали то-то и то-то поставить на армию — разумеется, за астрономические кредиты. Как никто, досаждали хозяева магазинов, складов и ресторанов: умоляли назначить к ним караулы и сулили — чуть ли уже не совали в руки — «вознаграждение за труды». Особенно жалкий вид имели обладатели немецких фамилий.

В первый же день убедился: принимать и выслушивать всю эту пройдошливую публику — просто лошадиная работа. Пусть даже служба в Иркутской губернии что-то оставила в голове по части внутренних дел.

Вдобавок что ни ночь — очередное безобразие: потасовка между разгулявшимися казаками разных полков, грабёж неведомо кем еврейского магазинчика, обстрел какими-то бандитами казачьего патруля из-за угла, расстрел арестованных большевиков в тюрьме именно теми, кого он назначил охранять их, пьяный дебош офицеров в ресторане — не в «Германии», так в «Европе» или «Гноме»...

Слава Богу, хоть электрическая станция заработала — как-то сам собой нашёлся уголь, — и теперь центральные улицы и площади освещены. Но за уголь подрядчикам нужно платить, и ещё — жалованье рабочим. А городская управа — беднее церковной мыши: кассы казначейства и отделения Госбанка пусты, ибо «товарищи» перед уходом «экспроприировали» всю наличность. И теперь три члена управы, чудом оставшиеся в живых, ходят к нему по очереди с протянутой рукой. Будто он — барон Ротшильд...

Не Олесинька — давно бы слетел с нарезки... Её мягкая, иногда ироническая улыбка, нежный и проникновенный тон, всегда разумные слова, нежные руки и море тихой ласки как по волшебству превратили смурную и холодную ставропольскую осень в пьянящую крымскую весну.

Для порядка, разумеется, упрекнул: напрасно не дала знать заранее — выслал бы автомобиль с конвоем... Но как же можно сердиться и попрекать, когда вот они — прямо на него смотрят снизу вверх безмерно любимые глаза. Бездонные и лучистые, они сводят с ума и топят его, словно огонь свечку. Ничего, кроме конфуза, из упрёка не вышло. Будто оправдываясь, благодарил потом беспрестанно. Словами — за медикаменты и бинты, за погоны и материал для бешметов, за письма и телеграммы в Киев. Всем существом — за то, что она есть, за то, что любит, понимает и всегда готова поддержать.

Слова подкрепил крайне нужным подарком. Тут уж порадел Гаркуша: среди трофеев нашёлся вагон с зарайской обувью, так тот сам выбрал женские полусапожки и вписал, проныра, в требовательную ведомость на вещевое довольствование чинов штаба... Замечательные такие, ничуть не хуже петербургских и варшавских механических фабрик: на высоких каблучках, тёмно-коричневые, на меху и с латунными застёжками. Пришлись как раз впору. Попробуй купи теперь такие в магазине...

...Первым делом принялся просматривать фамилии и чины рвущихся на послеполуденный приём. Двухстраничный список успел нагнать тоску, когда вошёл, важно топая по паркету новыми галошами, аккуратно подстриженный и надушенный одеколоном Гаркуша. Доложил о прибытии военного губернатора полковника Глазенапа.

— Соизволил наконец-то! — Список полетел в сторону. — Подай-ка мне этого деятеля!

Но Гаркуша, оказалось, имел собственное мнение.

— Позвольте, ваше превосходительство, попросить подпоручика наперёд принять. Полковника Дроздовского тожеть адъютант... — и, не поняв выражения вмиг прищурившихся глаз Врангеля, поспешил подпустить в голос жалости: — С ночи ждёт... Всё, конешно, бесчережно норовят, но ему, до разу видать, позарез треба...

— Хватит болтать! Зови своего протеже. А губернатор и впрямь подождёт. Я его дольше ждал.

Молодой офицер, образцово подойдя и став во фронт — каблуки вместе, носки врозь, опущенная левая рука плотно прижала к ноге фуражку с малиновой тульёй — представился подпоручиком Кулаковским, адъютантом начальника 3-й дивизии.

Врангель оглядел его с нескрываемым интересом: чистое открытое лицо, светлый чубчик аккуратно уложен, сапоги блеском не уступают только что натёртому паркету, золотистый аксельбант придаёт тонкой фигуре завидное изящество. Благоприятное впечатление подпортили глаза: подведённые синими кругами и наполненные печалью.

— ...Полковник Дроздовский приказал передать вашему превосходительству... — Неслышно расстегнув полевую сумку, подпоручик протянул плотный синий конверт. — Но только для прочтения.

— То есть? — удивился Врангель.

— Михаил Гордеевич просил обязательно возвратить это ему.

— Вот как... Тяжело он ранен?

— Дзеньки Богу, нет. Пуля только поцарапала ступню. Мы отвезли его в Екатеринодар. Непременно скоро поправится.

Конверт не был ни заклеен, ни запечатан. Вместо ожидаемого письма Врангель нашёл в нём перегнутые пополам листки — не меньше дюжины. Развернул: чёрный текст, отбитый на пишущей машине. Вот оно что... Рапорт на имя Деникина. № 027. Составлен 27 сентября на станции Кубанская.

Слова «Командующему армией» перечеркнула наискосок прямая фиолетовая строчка, написанная аккуратным, уже хорошо знакомым почерком: Главнокомандующий прочитать не пожелал. И подпись, столь же разборчивая и знакомая: Генерал Романовский.

Отставив подальше от дальнозорких глаз, прочёл внимательно и не торопясь...

Всё написанное уже слышал — полтора месяца назад, в Петропавловской. Или почти всё... Про недооценку Ставкой сил противника и переоценку собственных... Про непосильные задачи и неоправданные потери... Про отсутствие пополнений и снабжения... Про безнаказанность врачей, губящих раненых... Что Добровольческая армия неминуемо погибнет, как уже погибла великая русская армия, раз старшие начальники не хотят слушать неприятную правду... И некому будет освободить Россию...