Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

В своей палатке — походной, из непромокаемого равентуха[70], — рассевшись за складным столиком и заставив карту тарелками с немецкой снедью, Топорков успевал и закусывать, и командовать. На цуки[71] не скупился, своему адъютанту и ординарцам от полков находил дело так же легко, как трактирщик половым.

Врангель нашёл его, как всегда, твёрдо уверенным в успехе. Хотя и не в меру задумчивым.

Задумчивость нагоняли бригадные разведчики, доносившие о движении войск в городе в сторону восточной, низкой, окраины. Обещанный Ставкой подход стрелков и инородцев никаких эмоций на его мрачном лице не вызвал. Но приказ начальника дивизии атаковать с рассветом и не раньше, чем соберётся вся ударная группа, — четыре конных и один стрелковый полк, дивизион инородцев, а также бронеавтомобиль, которому ещё предстоит пробежать добрый десяток вёрст до монастыря и вернуться, — принял к исполнению без вопросов и возражений...

Обратная дорога стала для Врангеля сущей пыткой: пошла вторая ночь без сна и голова уже не держалась на шее... Зевал так широко, что рот разрывался и скулы трещали... Прикорнул бы, но нещадно трясло и било непокрытым теменем, плечами и коленками о броню. Тело одеревенело и потеряло чувствительность...

До монастыря «Верный» докатил к полуночи.

Красные давно прекратили обстрел. Однако орудия 2-й и занявшей позицию тут же, на площади, 1-й конногорной батареи по очереди каждые четверть часа стреляли по городу. Шрапнель комбинировали с гранатами: хотя они дают и значительно меньшую поражаемость, зато куда сильнее действуют на нервы. Разбрасывали без всякой системы, чтобы красные не знали, над каким местом разорвётся следующая шрапнель и куда упадёт очередная граната: и это хорошо бьёт по нервам...

Из небесной черноты медленно и безмолвно сыпались снежинки, редкие и крупные.

В приоткрытые часовым ворота Врангель проходил, будто контуженный. Язык еле повернулся, чтобы скомандовать «Вольно!». Первого в этом году снега не заметил. Тепла и сухости помещения не ощутил. Отмахнувшись от гаркушиной «вечеры», велел вести в приготовленную комнату.

Вооружившись толстой длинной свечой, адъютант повёл его в игуменский флигель, соединённый с Покровской церковью.

Скрипнула маленькая дверь. Жёлто-оранжевый язычок осветил тесную каморку с низким потолком. Пригнувшись на пороге, Врангель еле распрямился. Замутнённым взглядом скользнул по голым стенам и оконцу, забранному кованой решёткой: не то келья, не то чёрт-те что...

Черкеска упала на холодный цементный пол. Последние силы ушли на то, чтобы стянуть заляпанные грязью галоши и чувяки. На узкую металлическую кровать рухнул как подкошенный, в бешмете и шароварах. И провалился в бездонный сон...

Мгновение спустя ощутил: трясут за плечо. До сознания едва пробился чей-то голос:

— Подымайтесь, ваше превосходительство!

— Что?!. Красные?!

— Ставрополь — наш!

С трудом разодрал пудовые веки. Та же толстая длинная свеча подпрыгивает в руке адъютанта. А голос — торжествующий.

— Полковник Топорков забрал город!

— Час... который?

— Дык пятый.

Слабый ночной морозец отступил, и на город только что пролился холодный утренний дождь. Кровь с серых каменных мостовых и асфальтовых тротуаров он смыл, но лежащие тут и там трупы красноармейцев и лошадей предстояло убирать победителям.

Картину разгрома и бегства довершали опрокинутые и разбитые повозки, завалившаяся трёхдюймовка с поломанной осью — постромки перерублены, замок снят — и белая россыпь печатных листовок, частью затоптанных в грязь и затонувших в лужах. Выкинутые за ненадобностью, они извещали «товарищей трудящихся Ставрополя», что «непобедимая Советская Таманская армия» никогда не отдаст город «на расправу бандам белогвардейской контрреволюции».

Где-то ещё постреливали...

— Василий Иоанникиевич, сформируйте из пленных рабочие команды и займитесь очисткой города. Людей зарыть, лошадей сжечь.

— Слушаю, ваше превосходительство. Но как, вы полагаете, быть с отпеванием? Мужики ведь крещёные...

— Ну, ежели найдёте живого священника и он согласится...

Кабардинец, косясь на трупы, нервно вздрагивал и громко всхрапывал. Не раз уже порывался отскочить в сторону, но Врангель, умело действуя поводьями и коленями, удерживал его. Рядом ехал Соколовский, позади — Гаркуша, ординарцы, конвойцы и трубачи куцей колонной по три. Без трубачей, решил, въезд его в освобождённый город будет похож не более чем на экскурсию. Размеренное цоканье подков о булыжники мостовой то и дело перебивалось нервным перестуком — лошади обходили трупы...

...Топорков не стал дожидаться ни рассвета, ни подкреплений. Как только разведка доложила об оставлении красными занимаемых позиций, кинул в атаку всё, что было под рукой, — четыре конных полка. Построив уступами, приказал за головными сотнями пустить пулемёты на линейках и по дворам не рассыпаться... Отходящие арьергарды защищали каждый дом, но казаки напором и пулемётным огнём выбивали их.

Из опросов взятых в плен младших командиров всё разъяснилось. Накануне утром, пока 1-я конная дивизия прорывала фланг Таманской армии на северо-западе, с северо-востока, от Петровского, подошли на выручку осаждённым конные и пехотные колонны красных, сформированные из ставропольских крестьян. Они ударили в тыл Улагаю и Покровскому, отбросили их от города и расширили прорыв до двух десятков вёрст. После чего Смирнов, командующий Таманской армией, отдал приказ об оставлении Ставрополя и отходе на Петровское. За вечер и начало ночи основные силы ушли...

...Многие красноармейцы лежали не раздетые. Удивившись поначалу, Врангель присмотрелся внимательнее и понял причину: сапоги и ботинки каши просят, шинели изодраны донельзя — не иначе всю Великую войну их протаскали. Конечно, казаки на рванье не позарились.

— А что это за красные угольники на рукавах у некоторых убитых?

— Это знак Таманской армии. Нашили с месяц назад по приказу Матвеева. Того самого, которого расстрелял Сорокин.

Усмешка сняла суровость с обескровленного лица Врангеля.

Не раз уже пожалел, что и Сорокина самого пристрелили. Ещё две недели назад, как показал схваченный разведчиками комендант тюрьмы. Командир одного из Таманских полков отомстил «изменнику революции»: запросто вошёл в комнату, где как раз допрашивали бывшего «главковерха», и выстрелил в упор... Что ж, ничего странного: раздоры в верхушке — закономерный итог поражений и верный признак близкого конца. Рыба гниёт с головы...