Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин

нашему шалашу!

Человек так же робко, неуверенно подходит. Смотрит на роскошную снедь, непроизвольно проглатывает слюну.

– Не могу… – тихим голосом произносит он. – Мне нечем соответствовать… Я все потерял…

– Да будет вам, садитесь! – и артистка освобождает ему место рядом с собой.

Человек неловко, застенчиво присаживается, затем, будто только сейчас вспомнив, говорит:

– Вот разве лишь… – из заднего кармана брюк достает сверток в газетной бумаге, начинает разворачивать.

Все с невольным интересом ждут, что там окажется. Даже одноглазый парень, усиленно потчевавший свою дочку, уставился на человека.

Снята одна обвертка, другая, третья, четвертая, пятая и, наконец, появляется… морковка.

– Вот это да! – черненькая выхватывает у него морковку и торжественно вручает дочке одноглазого.

А человеку, который все потерял, со всех сторон преподносят: артистка – бутерброд с колбасой, корреспондент – миногу, тетя Паша – соленый огурец. Он не отказывается, ибо аппетит явно не входит в число его потерь.

И тут будто шквал налетает на товарняк. Платформы с орудиями, танками, «катюшами», могучая техника победоносно сработавшая на решающем участке второй мировой войны, мчится вдогон за отступающим противником.

Пассажиры дачного вагона бросаются к окнам. Восторженно, нежно, гордо и радостно провожают они взглядом громадные орудия, танки с иссеченной броней, зачехленные «катюши». Но вот пошли вагоны с пехотой, и пассажиры машут руками, платками, шапками.

– Наши будущие победы! – говорит артистка, ненароком смахнув слезу.

Промчался эшелон, и пассажиры возвращаются к прерванному завтраку.

– Эх, одного не хватает, – говорит одноглазый, – стопочку за победу.

– Правда твоя, – подхватила тетя Паша, – я ее, дьявола, в рот не беру, а сейчас бы не отказалась!

– Погодите! – вдруг говорит человек с усиками. Лезет за пазуху куртки и достает сверточек, тоже обернутый в газетную бумагу.

Повторяется та же процедура: словно листья капусты отделяются обертка за оберткой под напряженно-заинтересованными взглядами пассажиров, и на свет появляется крошечная бутылочка с прозрачной жидкостью.

– Чистый, медицинский, – застенчиво объясняет человек с усиками.

– Спиритус вини! – говорит корреспондент.

– А еще говоришь, что все потерял! А ну, бабы, доставай наперстки! – смеется тетя Паша.

Спирт сливают в пустую бутылку, разбавляют водой и делят между присутствующими, мужчинам побольше, женщинам на донышке.

– За нас всех! – говорит тетя Паша.

– За победу! – провозглашает одноглазый.

– И за того, кто появится! – адресуясь к жене бригврача, говорит корреспондент.

Все пьют.

А когда выпили, черненькая вскакивает с каким-то лихим зазывным возгласом и, заломив руки, начинает притоптывать, напевая:

– Эх, поеду я в Ленинград-городок!..

Артистка достает аккордеон, играет плясовую. Почти не сходя с места, черненькая пляшет и пляшет искусно, с задором, с огоньком, трясет по-цыгански плечами, глаза ее влажно блестят, вся она будто вспыхнула изнутри, стала красивой.

На печально-сосредоточенном лице девочки одноглазого тоже загорается улыбка. Заметив это, одноглазый парень растроганно берет ее крошечную ручку в свою огромную пятерню. И в его взгляде, обращенном на черненькую, появляется что-то…

И снова меркнет свет от намчавшего эшелона наступающих войск.

…Возле путей сообщения бродит, собирая щепочки, девочка, поодаль возится с какой-то корягой корреспондент, с отсутствующим видом бродит человек, который все потерял. У штабеля гнилых шпал одноглазый парень разговаривает с кондукторшей. Они имеют право на эту передышку, возле них порядочная груда щепок.

– Да я сама знаю, что в Ленинград пропуск нужен, – говорит черненькая. – Мне бы Нину Петровну до Москвы довезти, а там видно будет…

– А ты давно ее знаешь?

– По госпиталю. Я и мужа ее знала. – Голос ее становится таинственным и значительным. – Он был на двадцать годов ее старше, весь уже белый, а любили они друг друга, как только в кино показывают!

– Я бы тоже мог так любить, – подчеркнуто говорит одноглазый, – как в кино.

– Куда тебе! Тут особое сердце нужно!

– Нешто вы знаете мое сердце! – обиделся парень.

– Ладно, не подъезжай. Видали мы таких, – ощетинилась вдруг черненькая. – Местов свободных нет!

Неподалеку группа пленных немцев под охраной часового чистит снегом пищевой котел.

Дочка одноглазого потянула примерзшую к земле веточку, но ей не по силам ее отодрать. Это замечает один из пленных, пожилой, в очках с одним разбитым стеклом. Он приходит на помощь девочке.

– Куда? – кричит часовой, хватаясь за автомат.

Немец, будто не слыша окрика, отдирает веточку от земли и отдает ее девочке.

– Спасибо, – хмуро говорит девочка.

Пленный смотрит на нее и возвращается к своим товарищам.

«Фриц, а ведь тоже чувствует!» – подумал про себя часовой.

…Одноглазый с глубоким укором смотрит на черненькую.

– За что так? – говорит одноглазый.

К ним подбегает девочка с охапкой щепок. Обиженное выражение вмиг оставляет лицо одноглазого парня, он снова – весь доброта и трогательная нежность.

– Вот молодец! – говорит он. – Да этим не то что печку, цельный паровоз можно накормить!

Он подбирает с земли чурки и вместе с дочерью направляется к вагону.

– Эй, боец! – окликает его черненькая кондукторша.

Он оборачивается.

– Ты того… не сердись, – говорит она тихо, смущенно. – Есть в тебе такое сердце…

…Вагон. Парень сваливает свои чурки у печи, девочка – свои, корреспондент притаскивает огромный сук, кондукторша – несколько березовых полешков. Последним появляется человечек, который все потерял. Он долго шарит по карманам, достает кусочек коры и аккуратно присоединяет к остальному топливу.

Слышится далекий паровозный гудок. Вагон дергается.

– Граждане! – радостно кричит кондукторша. – Даю отправление!..

Утро. Товарняк стоит на довольно крупной разбомбленной станции. За станцией – погорелье поселка. В вагоне сейчас одни женщины. Они собирают обед. По сравнению с прежним пиршеством нынешняя трапеза выглядит весьма жалко: несколько луковиц, огурцов, хлеб. Тетя Паша варит кашу.

– Маловато выходит, – говорит черненькая.

– А мы добавим. – Тетя Паша берет чайник и щедро доливает в котелок воды.

– Жидковато будет.

– Как ни крутись: или маловато, или жидковато.

– Нашиковали мы в первые дни, – замечает артистка, – а теперь зубы на полку.

– Кто же знал, что мы на каждом разъезде по полсуток стоять будем! – говорит тетя Паша.

– Можно было сообразить! – несколько раздраженно говорит артистка. – С нашим неважным грузом мы только путаемся под колесами воинских эшелонов.

– А я так считаю: хоть день, да мой! – задорно говорит черненькая. – Разве нам плохо было?

– Хороший у вас характер, Дуся, – сразу оттаяв, улыбается артистка.

В вагон входят одноглазый парень с дочерью, корреспондент и человек, который все потерял.

– Живем, граждане, – весело говорит одноглазый, – за станцией базар!

С загоревшимися глазами артистка хватает сумочку.

– Деньги там не идут, – останавливает ее корреспондент, – только натуральный обмен.

Артистка бросает сумочку, лихорадочно шарит в своем бауле, наугад выхватывает оттуда какие-то вещи и кидается к выходу.

– Дусенька, – слабым голосом просит жена бригврача, – посмотри у меня в чемодане,