Драконий пир - Светлана Сергеевна Лыжина

же минуту, когда тебе говорят "нет". Даже наоборот — после отказа он только возрастает, потому что начинает подпитываться злостью.

— Ну да.

— Так вот отвергнутые ополченцы неминуемо придут в наше войско, — заключил Влад.

К тому времени в Венгрию из Рима уже прибыла делегация монахов-францисканцев, которые должны были помогать с подготовкой крестового похода и, прежде всего, воодушевлять людей проповедью, прося их стать под знамёна христианского воинства.

Возглавлял этих монахов некто Джованни да Капистрано, которого венгры называли по-своему — Янош Капистран. Он доживал свой седьмой десяток, но, несмотря на преклонный возраст и слабое здоровье, оставался человеком деятельным.

Капистран был словно создан для того поручения, которое исполнял — худощавое лицо аскета и простая серая ряса, подпоясанная веревкой, сразу вызывали уважение и доверие, поэтому если такой проповедник произносил речь, стоя на улице, очень трудно казалось пройти мимо.

Впоследствии авторы хроник сообщали, что Капистран являл собой образец католического праведника, кроткого и милосердного, а когда надо — яростного и непреклонного, и последние два качества проявлялись довольно часто, поскольку он был не просто монахом и священником, а ещё и инквизитором, который с помощью костров боролся с ересями.

Приехав в Трансильванию, Капистран обнаружил, что румыны и сербы, переселившиеся в эти места из других земель ради спокойной жизни, так и не отказались от веры предков, то есть от православия. Вот почему он сразу вспомнил о своих обязанностях инквизитора и даже успел запалить несколько костров, на которых сгорели "еретики".

Неизвестно, чем бы это кончилось, если б Капистрану позволили продолжить, но Янош Гуньяди недвусмысленно указал представителю церкви, что сейчас просто нет времени для судов, после чего инквизитор отдал все силы проповедям.

Капистран слыл превосходным оратором, умеющим собрать вокруг себя многотысячные толпы, но в Венгрии ораторское искусство не могло проявиться в полной мере. Этот оратор говорил лишь на одном из итальянских диалектов и на латыни, а простые жители в венгерских землях не понимали ни того, ни другого.

Вот почему в каждом городке оратор, произнося на латыни очередную речь с паперти местного храма, то и дело оглядывался на местного священника, который переводил на венгерский, как мог. Сила слов Капистрана от этого значительно ослабевала, но это частично восполнялось тем, что местный священник, служивший переводчиком, сам по себе вызывал доверие у паствы.

Вокруг паперти обязательно собиралась кучка любопытных, которая быстро разрасталась. В окнах ближайших домов начинали маячить лица, а иногда на крыльце появлялся местный богач с семьёй, который чинно выходил на улицу и наблюдал за происходящим.

Капистран очень долго не замечал, что всякий раз в толпе оказывались подозрительные люди, которые сеяли смуту. Смутьяны не обращали внимания на венгров, но если видели румын или сербов, случайно проходивших мимо и остановившихся послушать, то заводили с ними дерзкие разговоры.

Румыны заметно выделялись в толпе венгров своей светлой полотняной одеждой и овечьими тулупами, сразу привлекая к себе внимание незнакомца с обожжённым лицом, стоявшего неподалеку от паперти и кутавшегося в медвежью шубу.

Если прохожий-румын выглядел как человек, способный воевать, человек с обожжённым лицом протискивался поближе, выжидал немного, снова приглядываясь к выбранному собеседнику, и произносил по-румынски:

— Ничего не поймёшь? Думаешь, ты станешь понимать серую рясу лучше, если сделаешься католиком?

— Ты о чём?

— О том, что серая ряса вещает не для тебя, а лишь для тех, кто может прочитать по латыни "Отче наш".

— Ты-то откуда знаешь?

— Знаю, — уверенно произносил обожжённый. — Я сам хотел вступить в крестоносное воинство, чтобы идти освобождать православные святыни, только меня не взяли, хотя я мог бы пригодиться в походе.

— Не взяли? А ты обиделся и ищешь, кому бы обиду высказать? — мог ехидно заметить собеседник.

— А ты сам попробуй попроситься в ополчение, — отвечал обожжённый, — и услышишь, как тебя оскорбят. Скажут, что тебе прежде, чем освобождать православные святыни, надобно перейти в католичество — то есть покаяться, что исповедовал веру своих отцов. Не знаю, как ты поступишь, а я плюнул и отправился восвояси. И забрёл в другой стан, где православными не брезгуют.

— И куда же?

— К Владу, Дракулову сыну. Он тоже собирается в поход. В Румынию. И обещает хорошо наградить всех своих воинов, если вместе с ними завоюет себе престол. Не надоело тебе жить в Трансильвании, где католики считают тебя почти за скота? Хочешь вернуться на землю отцов, где православие в почёте? Дракулов сын даст тебе надел в Румынии в награду за твою службу. Но, конечно, ты можешь идти в другой стан, заделаться католиком, и тогда тебе, недостойному, окажут великую милость — позволят идти в поход под началом серых францисканских крыс и умереть во славу Папы Римского!

Если все эти речи оказывали на слушателя правильное действие, то его приглашали в ближайшие два дня прийти в трактир или дом на окраине города, где хозяином был румын или серб.

— Может быть, ты даже самого Влада там увидишь, — доверительно сообщал обожжённый, а меж тем на другом краю той же толпы рослый светловолосый человек, закутанный в коричневый шерстяной плащ, говорил то же самое по-сербски.

Сербов светловолосый здоровяк угадывал больше по лицу, чем по одежде, поскольку многие их них одевались в венгерские кафтаны. И вот светловолосый смутьян, углядев подходящего собеседника, протискивался к нему через толпу и начинал увещевать, а люди, стоявшие рядом, волей-неволей прислушивались, ведь гораздо удобнее слушать того, кто находится близко, а не того, кто пытается докричаться до тебя издалека, с паперти.

К обожжённому смутьяну также прислушивались многие, и при этом сразу становилось ясно, есть ли среди слушателей другие румыны — они одобрительно кивали. Зато венгры в толпе, хоть и не разбирали речь иноплеменников, возмущались:

— Чтоб вас! Не мешайте проповеди.

Смутьяны обычно умолкали или отводили тех, с кем беседовали, чуть дальше, за угол, но обожжённый смутьян однажды не выдержал. Услышав требование говорить тише, он лишь огрызнулся на ломаном венгерском языке:

— Значит, слушать проповедь мешаю?

— Мешаешь.

— Вот и слушай эту францисканскую крысу! Складно пищит? Приятно? Может, и про еретиков сейчас речь заведёт. Скажет, что жечь их надо. А тебе, наверное, приятно смотреть, как еретики на кострах горят?

В отличие от венгров, которым ни к чему было учить язык приезжих румын и сербов, румыны и сербы старательно учили язык старожилов, поэтому поняли сказанное. Послышались одобрительные возгласы, и обожжённого это ещё больше раззадорило.

Влад стоял толпе,