Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

Увлекшись самолетостроением, он совсем забыл, зачем пришел сюда, и просидел с нами примерно 1,5 часа, а когда пришел домой брат и показал ему настоящие модели самолетов с бензиновыми двигателями, то вопрос его посещения стал совсем в другой плоскости. Он сказал: “Покажите мне, где живут такие-то ваши соседи?” Мы показали милиционеру квартиры соседей, которые написали на нас жалобу, и он пошел нас защищать! Мне тогда было восемь лет, и я до сих пор помню все до мелочей, потому что в детском возрасте, очевидно, хорошо запоминается добро и серьезное отношение к детям со стороны взрослых, да еще милиционера».

* * *

Послевоенное поколение самозабвенно играло в войну. Юрий Никулин писал:

«Во дворе мы часто играли в войну. На соседнем дворе в бывшей старообрядческой церкви находился “Театр рабочих ребят”. (Был такой в тридцатые годы.) И как-то через щель в заборе мы увидели, что грузовик подвез к театру массу диковинных вещей: пальму, уличный фонарь, собачью будку и стог сена. Стог – фанерный каркас, обклеенный крашеной мочалкой, – мы притащили к себе во двор. Лучшего помещения для штаба и придумать невозможно.

Играли допоздна в войну. Вечером во дворе появился милиционер с пожилым человеком, у которого был растерянный вид. Потом мы узнали, что он работает реквизитором в театре.

Милиционер, увидя на “стоге сена” надпись “Штаб”, деловито спросил:

– Где начальник штаба?

Я вышел вперед. На голове пожарная каска, руки в старых маминых лайковых перчатках – вполне начальственный вид.

– Так, – сказал милиционер. – Стог – быстро в театр. Там через пять минут начинается спектакль. А сам пойдешь со мной в милицию.

Стог мы отнесли, а до милиции дело не дошло. Простили по дороге».

Николай Погребняк посвятил этой старой дворовой игре рассказ, который так и называется – «Войнушка»:

«Мы, собирающаяся со всей улицы ватага ребятишек и девчонок от восьми до двенадцати лет, вот уже вторую неделю с упоением играли в войнушку в заброшенном доме без крыши. Постоянных “армий” у нас не было, а каждый раз перед началом игры командиры выбирали, кто с кем будет. Разделившись на пары примерно одинакового возраста, в сторонке мы загадывали, кто будет левым, а кто правым кулаком. Затем подходили и загадывающий спрашивал: “Какая рука?”

– Эта! – ударив по кулаку, отвечал один из командиров.

Кто выпал по жребию, шел в команду.

Одна команда защищала дом, другая нападала. Читателям, думающим, что обороняться за стенами легче, чем атаковать снаружи, скажу: это совсем не так. Оборонять полуразрушенный, без крыши, дом было гораздо труднее. Дело в том, что с одной стороны подступали густые заросли смородины, за которыми росли старые клены и тополя. С другой стороны стояла почти целая банька, у которой не было только дверей, окошек да нескольких досок в крыше – идеальное место для обстрела дома. А с третьей стороны – завалившийся погреб и дальше посадки картофеля. И кругом – заросли бурьяна, высоких лопухов да дикой конопли. Все это создавало идеальные условия для того, чтобы подкрадываться и стрелять по оборонявшимся.

Да, еще нужно рассказать про оружие. Мы были уже большими (по крайней мере, так о себе думали), чтобы просто бегать с игрушечными автоматами и пистолетами и громко “тата-такать”. Поэтому у каждого из нас было самодельное ружье, выпиленное из деревянной лопасти от жатки комбайна. Стреляло ружье с помощью “авиационной” резинки (от резиномотора модели самолета) пульками, накусанными и выгнутыми из алюминиевой проволоки. На близком расстоянии стреляли такими же пульками из рогатки с “авиационной” резинкой. В кого попала пулька, тот считался убитым».

Одежде, оружию и боеприпасам уделялось внимание особое. Журналист Виктор Саяпин вспоминал:

«Для мальчишек одной из основных игр стала “войнушка”. Чтобы получалось “взаправду”, необходимо было вооружение и экипировка. Пилотку и солдатский ремень находили легко, а вот с оружием выходило сложнее. Везунчики из тех, кто постарше, где-то доставали настоящие пистолеты. Что касается патронов, то их хватало в избытке. Запомнилось, что больше всего было снаряженных боевых патронов в обоймах от карабинов – целые арсеналы. Из патронов высыпали порох, бросали их в костер.

Мастерили самодельные пистолеты и автоматы. Когда мне было лет шесть-семь, дедушка изготовил деревянный пулемет “Максим”, который выглядел как настоящий. С помощью трещотки позволял даже “стрелять”. Мой “рейтинг” в глазах друзей-дошколят вырос до небес. Жаль только, что пулемет при активной помощи друзей быстро поломали. Война не обходилась без штаба, устроенного на чердаке, в подвале, в шалаше или выкопанной землянке».

А Юрий Никулин описывал весьма характерный и впечатляющий случай:

«Во дворе мы часто играли в войну, пользовались пистолетами, выпиленными из дерева, пугачами, игрушечными саблями. Моя тетка в то время работала в детском саду. Помню, пришла она к нам и, увидев кочергу, которой мама помешивала головешки в печке, сказала:

– Хорошая у вас кочерга. А мы в детском саду мучаемся, у нас вместо кочерги ружье.

– Как ружье? – не поверив, спросил я.

– Да так, настоящее ружье, дуло есть, приклад.

– Вот бы мне его! – сказал я мечтательно.

– А чем же мы печку мешать будем? – спросила тетка.

После того вечера теткино ружье не давало мне покоя – я все время думал о нем. Проводя каникулы в Смоленске у бабушки, я уговорил ее сходить на рынок и купить кочергу. Вернувшись в Москву, торжественно вручил кочергу тетке и получил от нее ружье – малокалиберную винтовку выпуска 1890 года, с чуть оплывшим от огня дулом и настоящим прикладом. Стрелять из нее, конечно, было нельзя: нет ни пружин, ни затвора, но разве это имело какое-нибудь значение? Во дворе все ребята играли по очереди с винтовкой, а я даже с ней спал».

Активно играли в «войнушку» и девочки. Писательница А. Луговцова вспоминала, глядя на свою детскую фотографию:

«Мы конечно же играли тогда в войну. На фотографии (я – третья справа в среднем ряду) у меня за поясом наган. Я была Анкой-пулеметчицей в чапаевском отряде и без нагана просто не выходила во двор. А вот и сам Чапай – второй слева в верхнем ряду – Витька Рыхлов. Мы только что помогли ему стереть нарисованные углем лихие чапаевские усы. У отряда был штаб – отвоеванная у дворников маленькая темная кладовка под лестницей. Сюда приводили на допрос “пленных беляков”, захваченных во дворе соседнего дома, с которым мы воевали. Здесь разрабатывались планы предстоящих атак. Здесь сосредоточенный Чапай при свете огарка свечи склонялся над картой, и тогда у дверей штаба замирал вестовой Эдька Оржешковский (первый слева в нижнем ряду), шепотом предупреждая входящих: