Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор

сидеть с женщинами в машине, когда дети по дорогам идут пешком. Или, может, ты в самом деле окопница? Едешь с женщинами, спасаешься, когда тебе следовало бы быть с мужчинами и мужчиной. Куда же ты спешишь, Челдонов?

Он повернул голову к Жоржке и сказал:

– Останови. Я сойду.

Жоржка остановил трехтонку.

– Куда вы? – крикнули девушки.

Но вместо ответа он махнул им рукой и быстро пошел.

Глава шестая

Случилось все так. Стоял поезд. Лида оставила ребят на платформе на минутку. Сейчас она сбегает купить билеты.

Какая дура! Какие могут быть билеты! За пустым окошком, за деревянной грязной стеной никого не оказалось. И люди, разумеется, садились без билета на этот последний поезд, который, кто знает, пойдет или не пойдет. Скорее всего, что нет. Говорят, что уже разбомбили путь. Только что был воздушный налет.

Но когда она прибежала на платформу, детей там уже не было.

– Ваня! Галя! – крикнула она каким-то не своим, каким-то птичьим стонущим голосом.

Она оглядела платформу быстрым взглядом: детей не было. Она побежала вдоль платформы, вернулась, выскочила в сквер: их не было. Она обогнула вокзал, бежала, заглядывая в окна, спрашивала людей, людям было не до того, но никто их не видел. Она вернулась на платформу. Вот здесь они только что стояли. Ведь она им наказала: «Стойте, я сейчас вернусь». И когда она, огибая здание вокзала, бежала сюда, она надеялась, что она ошиблась и увидит их в том месте, где их оставила. Но их там не было.

А поезд тронулся, лязгнули буфера, и люди, которые не успели сесть, стали прыгать на ходу.

Она подумала, что дети в поезде, что кто-нибудь их посадил и вот сейчас они уедут от нее навсегда. Она уцепилась за поручни, на мгновение повисла на руках, почувствовала под ногой ступеньку и вошла в вагон.

Когда она входила в вагон, она подумала: а что, если они остались, но теперь уже ничего нельзя было сделать, поезд шел слишком быстро. Вагон был битком набит женщинами, детьми, мужчинами.

– Ваня! Галя! – крикнула она.

– Ва-ня! Де-ти-и!

Но никто не откликнулся. И, проталкиваясь, наступая стоящим в проходе на ноги, не видя ничего, не слыша, она пошла в следующий вагон.

В этом вагоне пассажиры уже ели, и то, что они закусывали, говорило о чем-то очень обыденном, – просто сидели и ели, стояли и ели, ели и разговаривали.

– Ваня! Га-ля! – Де-ти!

Но никто не откликнулся.

Когда она прошла весь вагон и вышла на площадку, дверь в следующий вагон оказалась запертой.

Она представила себе, как они плачут в вагоне. О, только бы они были здесь.

Но вскоре пришла толстая проводница и открыла дверь.

В следующем вагоне, куда она не вошла, а вбежала, все с недоумением смотрели на нее, и она не крикнула детей, а только шла и смотрела, шла и смотрела, и все смотрели на нее.

Она прошла еще несколько вагонов. И впереди осталось всего два вагона.

Еще входя, она крикнула, обмирая от страха, от боли:

– Ваня! Галя! Дети!

Но никто не откликнулся.

Перед дверью в последний вагон она остановилась и думала, что ей нельзя туда входить, она чувствует, что нельзя, но и нельзя стоять здесь и спрыгнуть с поезда на ходу, на бежавшие рельсы, тоже нельзя. Так что же делать?

Глава седьмая

Странное зрелище: дома, дома, дома, милые, уютные, среди деревьев, на тротуарах упавшие с клена листья, речка возле мельницы как нарисованная блестит на солнце, мост, за мостом улица, но ни на улице, ни у моста, ни возле деревьев никого! Неслышно ни крика, ни звука, ничего, что напоминало бы о живом, говорящем, смеющемся и плачущем человеке.

Удивительное зрелище: вывески, такие гостеприимные, парикмахерская, продажа цветов, кинотеатр «Ударник», начало в восемь и одиннадцать: «Новые времена», открытые двери, окна, в окна видна внутренняя жизнь каждого дома, цветы, одежда, неубранная посуда на столах. Но где же человек, хозяин этих деревьев, домов, улиц, где он?

Странное зрелище: детские ясли, кроватки, кукла на окне и тишина, ни детского смеха, ни окрика няни. Детский магазин с веселыми детскими вещами. Но где же их хозяева, где дети, где матери, где няньки?

Все застыло, остановилось, окаменело. Тишина. И сердце одинокого человека, внезапно попавшего сюда, будет биться, как в страшном сне, потому что нет ничего ужаснее, как заблудиться в мертвом, покинутом людьми городе.

Челдонов остановился возле часового магазина, ему хотелось посмотреть, который час. Часы, висевшие в окне, разумеется, остановились, и неизвестно когда: вчера или немножко раньше. Нет, они тикали, шли. Так удивительно видеть часы, которые шли в этом мертвом, остановившемся городе. Без четверти три. Четверть часа стоял Челдонов перед витриной, где шли часы. Он сам не знал – почему. Когда стрелка показала три, он пошел. Улицы, дома и деревья были похожи друг на друга, – так бывает всегда в незнакомом городе. Только теперь Челдонов понял, что город, в котором нет людей, страшнее самого бесконечного леса. У улиц были знакомые названия: Пролетарская, Победы, Пионерская. Вот почта. Почтовый ящик был набит до отказа письмами. Их не успели вынуть и отправить. А если они попадут немцам? Челдонов зажег спичку и бросил в почтовый ящик. Письма вспыхнули и загорелись. Он чувствовал страшную усталость. Ноги ныли. Только в городе могут так устать ноги, в городе, где столько улиц и где трудно определить – много или немного ты прошел. Челдонов сел на скамейку в саду возле зеленого дома. В песок была воткнута детская лопатка и тут же валялась консервная банка с песком. Под скамейкой лежала кем-то брошенная и, видимо, недочитанная книжка Джека Лондона «Алая смерть». Челдонов поднял книжку и вспомнил, что он не читал ее, и почему-то пожалел об этом и подумал: теперь это ни к чему. Это была первая чужая вещь, которую он взял. А сколько он видел разных брошенных, забытых, ненужных вещей за эти пять дней. Ему хотелось есть. Он вытащил из кармана кусочек хлеба вместе с крошками и стал есть, запивая дождевой водой, которую черпал консервной банкой из крашенного зеленой краской ведра, стоявшего под водосточной трубой. Вода пахла ржавчиной и краской. Надо было идти. С минуты на минуту в город могли войти немцы. Может быть, они уже обошли этот город, он им не нужен, сюда приезжали ленинградцы на дачу провести лето, а сейчас все ушли, даже кошки, собаки и те не захотели остаться. Он не заметил даже