t - Виктор Пелевин

Ариэль Эдмундович открыл рот от изумления.

Над столом, прямо над пачкой свежераспечатанных страниц, висела сфера, похожая на большой воздушный шар с прозрачными стенками. Внутри находился граф Т., в том самом виде, в каком его обычно изображают: с двумя револьверами по бокам и соломенной шляпой за плечами. Только он был совсем маленький — размером с игрушечного медвежонка, и держал в руке мешок с непонятным греческим словом.

— Отлично выглядите, Ариэль Эдмундович, — сказал Т. — Видно, что отдохнули.

Наступила тишина, которую нарушал только молодческий речитатив, несущийся из серых коробок по бокам машины Тьюринга:

«Оппа, оппа, скурвилась Европа, зато Жанна Фриске показала сиськи!»

На самом деле Ариэль выглядел не особо хорошо. Он был сильно испуган, и даже сквозь загар стало заметно, как он побледнел — почти рассосавшийся синяк под глазом сделался из синего голубым.

— Кто это поёт? — спросил Т.

— «Серая Растаможка», — ответил Ариэль, — это такая молодёжная… Вот чёрт… Да что происходит? Почему вы здесь?

— Вы, кажется, никогда не спрашивали позволения, чтобы появиться в моём мире.

— Как вы сюда попали?

— Очень просто, — ответил Т. — Оказывается, вас можно вызвать для общения по вашему собственному ритуалу. Это гораздо проще, чем я думал.

Ариэль отошёл к стене и сел на узенький диван, обтянутый чем-то вроде синего кошачьего меха.

— Как вам сцена в Ясной Поляне? — спросил он, стараясь вернуть себе самообладание. — Удалась, да? Особенно этот индус хорошо вышел — как живой. Надо ему только имя придумать…

Т. указал на пачку оттисков, лежащую на столе.

— Наводите марафет?

Ариэль кивнул.

— Промежуточная правка, — сказал он. — Пантелеймон велел выкинуть всю Митину любовь, а вместо этого радикально усилить старца Фёдора Кузьмича. Книга будет духовная, на аудиторию от пятнадцати лет, поэтому эротические сцены заменяем фигурой умолчания в виде девяти звёздочек. Только что внёс. А сейчас буду ламу Джамбона убирать.

— Почему?

— Пантелеймон распорядился. Я, говорит, такого не заказывал. А наш метафизик ему договор показывает, где русским языком написано: «создание образа прозревшего ламы». Пантелеймон говорит, он у вас куда-то не туда прозрел. А метафизик отвечает — зато по-настоящему. Пусть, говорит, хоть в книге такой будет. В общем, буддийскую линию велели упростить. В том духе, что весь так называемый тибетский буддизм — это совместный проект ЦРУ и английской разведки. Пантелеймон, конечно, дурак, не умеет договор составлять. Но ламу этого по-любому не жалко. А вот за эротическую линию обидно — сорок страниц убрал, и каких! Всю упругую плоть, мля. Теперь ничего и не вспомните на том свете у камина. Получается, зря грешили, хе-хе.

— Я бы на вашем месте не особо веселился, — сухо сказал Т.

В глазах Ариэля опять мелькнул испуг. Он сделал серьёзное лицо.

— У вас очередной припадок богоборчества?

— Да какой вы бог. Вы даже на чёрта не тянете.

— Давайте только без ярлыков, — сказал Ариэль. — Какой бы я ни был, а я ваш автор, и вы это знаете.

— Вы не мой автор. Вы герой, полагающий себя моим автором. Но у книги есть настоящий автор, который придумывает вас самого.

— Что же, — сказал Ариэль, — может, в каком-то высшем смысле так оно и обстоит. Только мне такой автор неизвестен.

— А мне известен, — сказал Т.

— И кто же это?

Т. улыбнулся.

— Я.

Ариэль засмеялся.

— Вам, видимо, понравилась глава про белую перчатку, — сказал он. — А с моей точки зрения, это самое нудное место во всей книге. Я его вообще собираюсь выкинуть при окончательной правке. Вместе с матюками.

— Вряд ли вы успеете что-то ещё выкинуть или вкинуть.

Шар, в котором висел Т., стал опускаться вниз, одновременно увеличиваясь в размерах, пока Т. не достиг нормального человеческого роста. Его подошвы коснулись пола, и он оказался стоящим напротив Ариэля. Теперь комнату разделяла изогнутая прозрачная стена — словно между Т. и Ариэлем повисла огромная линза.

— Как вы это делаете? — спросил Ариэль.

— Так же, как и вы раньше. Я создаю ваш мир, как вы создавали мой.

Т. вытянул перед собой руки, и прозрачная линзоподобная поверхность между ним и Ариэлем выпрямилась, разделив комнату точно надвое.

— Кто дал вам силу?

Т. усмехнулся.

— Каббалисты вроде вас, — сказал он, — верят, что есть двадцать два луча творения — или пятнадцать, я не помню. Но на самом деле есть только один луч, проходящий сквозь всё существующее, и всё существующее и есть он. Тот, кто пишет Книгу Жизни, и тот, кто читает её, и тот, о ком эта Книга рассказывает. И этот луч — я сам, потому что я не могу быть ничем иным. Я был им всегда и вечно им буду. Вы считаете, мне нужна какая-то ещё сила?

— Вот так, — сказал Ариэль с сарказмом. — Вечно им будете. Вечность, выходит, это вы и есть?

— Я, — ответил Т., — или любой другой, кто хочет ею быть. Только в вашем мире это мало кому нужно. Вот вы, например. Вы ведь не хотите быть вечностью. Вы хотите временно стать богом, чтобы быстрее отбить кредит.

Пока Т. говорил, прозрачная стена между ним и Ариэлем стала снова изгибаться — но уже в сторону Ариэля, и в какой-то момент охватила его прозрачной полусферой. Странным образом внутри этой полусферы оказалась и комната, и вся её обстановка — письменный стол, машина Тьюринга со своими звуковыми коробками, книжные полки и кошачий диван, на котором сидел демиург.

Т. теперь окружала тьма, и вокруг него ничего нельзя было разобрать — виден был только мешок в его правой руке.

— Я ваш создатель, граф, — сказал Ариэль угрожающе. — Разве вы сомневаетесь?

— Вспомните, как вы появились в моей жизни, — ответил Т. — Я обнаружил вас в тёмном чулане на барже княгини Таракановой.

— И что?

— Это вы появились в моей жизни, а не я в вашей. Какой вы к чёрту создатель, если я был уже тогда, когда вас ещё не было? Сверьтесь со своей каббалой…

От этих слов вселенная Ариэля стала ещё меньше, окончательно сомкнувшись в шар вроде того, в котором перед этим появился сам Т. Комната демиурга сделалась совсем крохотной, но в её игрушечных окнах благодаря странному оптическому эффекту были по-прежнему видны звёздные россыпи далёких электрических огней.

Т. не знал, что именно видит Ариэль со своего дивана, но тот проявлял всё больше беспокойства.