Барабаны осени. Книга 2. Загадки прошлого - Диана Гэблдон

– Не могу сказать. Сам удивился, увидев здесь белого.

Роджер посмотрел на шкуру, закрывавшую вход в хижину. Она колыхалась: за ней явно кто-то стоял.

– Так вы тоже пленник? – удивился он.

Священник задумался, потом с легкой улыбкой пожал плечами.

– Увы, и здесь я не знаю, что ответить. Для индейцев сегодня ты свой, а завтра – нет. Разница между гостем и пленником для них небольшая. Я, представьте себе, прожил с ними несколько лет и все равно остаюсь чужаком. – Закашлявшись, он сменил тему: – А как вы попали в плен?

Роджер не нашелся с ответом.

– Меня предали, – пробормотал он в конце концов. – И продали.

Священник сочувственно кивнул.

– Может, кто-нибудь заплатит за вас выкуп? Индейцы тогда вас не убьют.

Роджер покачал головой, чувствуя внутри ужасную пустоту.

– Нет, у меня никого нет.

Разговор угас, как и свет, льющийся в дымное отверстие, потому что на деревню спустилась ночь. У них не было дров, и костер тоже вскоре потух. В хижине, судя по всему, никто не жил, – она была совершенно пуста, не считая лежаков для сна, пары драных оленьих шкур и горки старого мусора в углу.

– Вы давно здесь… в этой хижине? – спросил наконец Роджер.

– Нет, меня привели незадолго до вас.

Священник кашлянул и заерзал на грязном полу.

Тревожный знак… Очевидно, Александр невольно пересек черту между «гостем» и «пленником». Интересно, что такого он натворил?

– Вы христианин? – неожиданно нарушил тот молчание.

– Да. Мой отец был пастором.

– Можно вас попросить? Когда меня заберут… помолитесь о моей душе?

По спине Роджера побежали ледяные мурашки.

– Да, – твердо сказал он. – Конечно. Если хотите.

Священник встал и начал беспокойно ходить из угла в угол.

– Возможно, все обойдется, – говорил он тоном человека, который пытается убедить самого себя. – Они ведь еще не решили.

– Не решили что?

Роджер скорее почувствовал, чем заметил, как священник пожал плечами.

– Оставить ли меня в живых.

На это нечего было ответить, и оба они снова замолчали. Роджер сидел возле остывшего кострища, баюкая больную ногу, а священник ходил взад-вперед, пока наконец не уселся рядом. Они молча прижались друг к другу, делясь теплом – ночь обещала быть морозной.

Роджер задремал, закутавшись в одну из оленьих шкур, как вдруг раздался грохот.

В хижину ворвались четыре воина-могавка. Один из них кинул в кострище охапку хвороста и поднес к ней факел. Остальные, не обращая внимания на Роджера, вздернули на ноги отца Александра и сорвали с него одежду.

Роджера пинком опрокинули наземь. Священник уставился на него, беззвучно умоляя не вмешиваться.

Один из индейцев поднес горящую ветку вплотную к лицу Александра и гортанно задал какой-то вопрос. Не получив ответа, он провел факелом вдоль тела священника, так близко, что бледная кожа налилась красным.

Когда пламя лизнуло гениталии, на лбу Александра выступил пот, но лицо оставалось бесстрастным. Индеец ткнул в него веткой, и он невольно отшатнулся. Могавк загоготал и вновь махнул факелом. На этот раз священник устоял. Едко завоняло паленым волосом, однако отец Александр не шевелился.

Индейцам быстро наскучила эта забава, и они выволокли священника из хижины.

Когда меня заберут… помолитесь о моей душе.

Роджер медленно выпрямился, чувствуя, как волоски на теле встают дыбом. Снаружи доносились голоса индейцев.

Одежда Александра валялась на полу. Роджер поднял ее, отряхнул от пыли и аккуратно сложил стопкой. Руки тряслись.

Он пробовал молиться, но заученные фразы вылетели из головы. Одни и те же произнесенные им слова заглушал тихий равнодушный голос: А кто помолится за тебя, когда настанет твоя очередь?

Огонь ему оставили – и, наверное, это был хороший знак. Вряд ли он следующий… Ирокезы не из тех, кто заботится об удобстве осужденных на казнь. Роджер заполз под оленьи шкуры, свернулся клубком и смотрел в пламя, пока не провалился в тяжелый тревожный сон.

Его разбудили крики и громкий топот. Он вскочил и кувырком отлетел от костра, отчаянно озираясь в поисках хоть какого-нибудь оружия.

Шкура на двери поднялась, и в хижину швырнули обнаженное тело священника. Снаружи все затихло. Александр пошевелился и застонал.

Густо пахло свежей кровью; этот запах горячей меди Роджер помнил по недавней охоте на лося.

– Вы ранены? Что с вами сделали?..

Роджер перевернул священника и увидел, что лицо и шея залиты вязкой кровью. В поисках раны он раздвинул спутанные волосы… Правого уха не было; его срезали чем-то острым вместе с внушительным лоскутом кожи над челюстью.

Нервно сглотнув, Роджер прижал к кровящей ране обрывки сутаны, подтащил священника ближе к огню и укрыл его обеими шкурами и оставшейся одеждой.

Тот негромко застонал. Роджер умыл ему лицо и заставил выпить немного воды.

– Все хорошо, – бормотал он, не зная, слышит ли Александр. – Все будет хорошо, они вас не убьют.

А может, пусть лучше убили бы… Что значит отрезанное ухо – просто предупреждение или прелюдия к грядущим пыткам?

Костер прогорел, в тусклом сиянии углей кровь казалась черной.

Отец Александр то и дело дергался, тревожа рану. Уснуть он не мог, соответственно, не спал и Роджер, зная, что священнику каждая минута кажется вечностью.

Он клял себя за беспомощность, потому что даже на мгновение не мог успокоить чужие страдания. И дело было не только в сочувствии – от тихих стонов в темноте Роджера охватывал ужас. Если бы священник заснул, он, возможно, сумел бы немного успокоиться.

Наверное, впервые Роджер понял, что заставляло Клэр Рэндалл выходить на поля сражений и залечивать раны воинов: облегчать чужую боль – все равно что унимать свой собственный страх перед смертью…

Наконец, не в силах больше выносить невнятное бормотание, перемежаемое молитвой Всевышнему, Роджер лег рядом со священником и обхватил его руками.

– Шшш, – пробормотал он в уцелевшее ухо. – Успокойтесь. Отдохните.

От холода и боли священник содрогался всем тощим телом. Роджер растер ему спину, провел ладонями по застывшим конечностям и укрыл их шкурами.

– Все будет хорошо. – Роджер говорил по-английски: слова сейчас были не важны. – Слышите меня? Все в порядке.

Он успокаивал не только священника, но и себя самого: обнимать голого мужчину было довольно неприятно… хоть и не столь странно, как могло бы показаться.

Священник цеплялся за него, вжимаясь лбом в плечо. Роджер чувствовал, как по его груди катятся слезы. Он снова принялся растирать Александру костлявую спину, стараясь думать лишь о том, что надо унять его дрожь.