Пардес - Дэвид Хоупен

раньше. Но меня не было в городе, да и больницы… меня пугают.

– Почему?

– Пугают, и все тут.

– Вот тебе и будущий врач. – Я прищурился, стараясь не обращать внимания на боль, растекающуюся по правой руке. – Погоди. А как же твое прослушивание?

София не дрогнула.

– Откуда ты знаешь?

– Эван.

Кровь отхлынула от ее лица.

– Ясно.

– Как все прошло?

– Думаю, хорошо. То есть я на это надеюсь. Я вернулась буквально вчера вечером. Я рассказала бы тебе, но… мы же с тобой не разговаривали.

Я слегка покраснел.

– Что ты играла?

– Кое-что новое.

– Я это не слышал?

– Нет. Недавно меня осенило.

– Наверняка это было великолепно, – сказал я. – Даже не сомневаюсь.

– Спасибо, милый Гамлет.

– Когда будут известны результаты?

Она пожала плечами:

– Когда-нибудь.

– А если тебя примут?

– Тогда и отпразднуем.

– Я не о том. Что ты будешь делать с университетом? Ты не обязана идти туда? Тебя ведь уже приняли.

– Давай не будем опережать события. Вот поступлю, тогда и посмотрим.

– Поступишь.

– Я, как всегда, ценю твою безосновательную уверенность во мне. – Она примолкла, глубоко вздохнула. – Послушай, Ари. Прости меня. За все. Мне так плохо из-за этого. Я все время представляю, как ты там с ним, и… – Я любил ее бледную кожу, ее остренький носик и то, как смущенно она моргала. Я любил прикосновение ее мягких пальцев, звук ее дыхания и как она убирает волосы за уши. Я любил, как она не умела сдержать смех, вырывающийся из горла, как нежно приближала лицо к моему лицу, как на фотографиях клонила голову набок, как во время поцелуя прикусывала мою нижнюю губу. – Ты, наверное, презираешь меня.

– О чем ты?

– Даже думать не хочу, что он тебе наговорил.

– Ну да.

– Поклянись, что не сердишься на меня.

– Клянусь, – ответил я. – Уже не сержусь.

– Жаль, что я не встретила тебя раньше.

Она ждала, что я отвечу, но я промолчал. Она встала, сказала: “Ну отдыхай, а я пойду”, приникла к моей груди и наградила меня робким и холодным поцелуем. Я поблагодарил ее за то, что пришла, и уставился в пол.

* * *

Родители уговаривали меня не ходить к нему. Он пьяница, говорили они, дегенерат, настоящий бен сорер у-морер[269]. Сам не знаю, почему я не послушался их. Наверное, мне было любопытно посмотреть, в каком он состоянии, а кроме того, я понимал, что рано или поздно мне все равно придется с ним встретиться. Но главное – мне нужно было повидать его, чтобы решить, что он все-таки сделал.

Я постучал. Свет в палате не горел. Чуть погодя дверь приоткрылась, выглянуло измученное лицо. Налитые кровью глаза окинули меня взглядом, дверь отворилась, на пороге стоял красивый мужчина в сером костюме “Валентино”.

– Я думал, это кое-кто другой. – Джулиан разочарованно скривился.

– Мистер Старк, здравствуйте. Меня зовут Арье Иден.

Он пожал мою левую руку, закрыл за мною дверь.

– Выглядите лучше, чем когда я видел вас в прошлый раз.

– Вы видели меня?

– Недолго, когда вас только привезли сюда. Нужно было оценить ущерб. Ваши родители меня выгнали. Впрочем, я их не виню.

Мы стояли в изножье кровати Эвана. Вид у него был аховый. Всюду змеятся трубки, провода. Нога в огромном гипсе на весу. По левой стороне лица тянется длинный порез, на шее, правом бицепсе и груди ожоги.

– Шрам останется. – Джулиан кивнул на щеку сына. Мне показалось, что от мистера Старка пахнет водкой.

– Как он?

– Боли сильные. Он больше не мог терпеть, и они, ну, дали ему морфий.

– Что говорят, когда его выпишут?

– Самое раннее на следующей неделе. Конечно, хотелось бы поскорее. Да и как иначе. В смысле, я не могу здесь больше находиться.

Должно быть, я удивленно уставился на него, потому что он потер глаза и пояснил, понизив голос:

– Не потому что я мудак, хотя мой сын первый с этим не согласился бы. Дело в моей жене. Здесь умерла моя жена.

– Соболезную.

– Да уж, – его голос отчего-то зазвенел, – намучились мы тогда. (Мы помолчали.) Кофе? – Он указал на кофейник рядом с раковиной. – Отдает алюминием, но помогает.

– Нет, спасибо.

Он посмотрел на мой гипс:

– Уделал он вас.

Я взглянул на Эвана, лежащего на кровати:

– Себя он уделал похлеще.

– Раньше он таким не был.

– Каким?

– Я всегда… – Он осекся, опять потер глаза. – Наверное, я всегда считал его исключительно счастливым ребенком. Он был нагловатый, но жизнерадостный и очень любил учиться. Ничего такого за ним не водилось, этого вот равнодушия. Пока была жива мать. – Он не отрываясь смотрел, как поднимается и опускается грудь Эвана. – Что-то в нем умерло вместе с нею.

* * *

Дома жизнь текла более-менее так же, как до аварии. Сперва отец осторожничал со мной, злость его утихла, сменилась сочувствием. Мы вместе садились за стол. Отец рассказывал нам любопытные факты, которые узнал во время хавруты[270]. Я отчитывался родителям, как наверстываю упущенное, как спешно написал сочинение по литературе (“Вытесненный романтизм Мэтью Арнольда”) и сдал миссис Хартман комический вариант истории папиной семьи. (Я дипломатично умолчал, что по биологии категорически не успеваю, сказалась пропущенная неделя занятий.) Ни отец ни мать не заикались о том, что будет в следующем году, сказали только, что я волен выбирать, куда податься: в колледж ли, уехать в Израиль учиться в ешиве или пойти в бруклинский официальный бейт-мидраш. Но когда несколько дней спустя я вечером собрался погулять – встретиться с Оливером, Амиром и Ноахом и накуриться впервые после аварии, – отец вскипел и процедил, что я-де не вижу дальше своей руки, раз так и не научился обходить таких друзей десятой дорогой. Я все равно пошел.

– Ты еще не общался с Эваном? – спросил Оливер. Мы удолбались и машину вести не могли, поэтому сидели у озера, закатав штаны до колен и опустив ноги в воду, и осовело таращились на звезды в вечернем небе.

– Не-а.

– А надо бы, – поколебавшись, заметил Ноах.

Я опустил в воду руку – ту, что без гипса, – сделал волны. Представил, как в глубине обитает тайное имя Бога.

– Мне нечего ему сказать.

– Да ладно тебе, Дрю, – не сдавался Ноах. – Наори на него. Скажи ему, что он псих. Выпусти пар. И все опять будет нормально.

Амир с серьезным видом подался вперед:

– А ты не думаешь, что он сделал это… ну… специально?

Молчание.

– Иисусе, Амир, – произнес Оливер, когда стало ясно, что никто другой не намерен ему отвечать. – Зачем ты его надоумил?

Амир пожал плечами:

– Это же Эван.

– Чувак. Разбить катер? – Ноах покачал