Второе восстание Спартака - Андрей Константинов

Первые водолазы уже совершали вторую ходку к барже.

Когда все нырнули в четвертый раз, капитан, видя, что зекиеле стоят, рявкнул:

– В лагерь, бегом!

Команда тяжело побежала в лагерь.

На следующее утро Спартак еле поднялся – все тело болело, ворту поселилась противная сухость, голова была чугунной, перед глазами плыло.Температура была – как в котле «сауны», ясно и без градусника.

А что вы хотите-то...

Доктор Рожков сидел на исцарапанном, видавшем видыдеревянном стуле, легонько покачивая ногой, обутой в до блеска начищенный сапог.В круглых, металлической оправы очечках, в застиранном белом халате, надетомповерх льняной рубахи и вязаного жилета, он походил на типичного сельскоговрача – как водится, одного на пять деревень, любителя вечерком хватануть спяток рюмочек сливовой наливки и покалякать за жизнь с каким-нибудь тамагрономом или иным представителем сельской интеллигенции.

Однако вопреки производимому впечатлению, на селе Рожковникогда не работал. До лагеря он докторствовал в городе Ленинграде, а сейчасотбывал отмеренный ему органами правоисполнения чирик в качестве лепилымежлагерной больнички, каковая, хоть и находилась в малонаселенной местности,но напрочь была лишена какой бы то ни было свойственной деревенским лечебницамдомашности и патриархальности.

– Как врач я обязан порекомендовать вам бросить этодело, – разговаривая, Рожков переводил взгляд с собеседника напокачивающийся кончик своего сапога. – Ситуация уж больно подходящая.Несколько дней провалялись в беспамятстве, почти неделю лежали без сил. Организмхорошенько отдохнул от табака, и подавить никотиновый голод можно без особыхусилий. Мне доводилось, знаете ли, по роду деятельности неоднократноприсутствовать на вскрытиях и самому их проводить. Так вот, созерцание изнанкипрокуренных легких отвращает от табакокурения сильнее любых лекций ивнушений...

Словно соглашаясь со словами доктора, Спартак закашлялся. Сотвычки махра драла глотку нещадно. Это была, кстати, та самая махра, мешок скоторой он достал среди прочих мешков с затонувшей баржи. В качестве награды заподвиг зеку Котляревскому щедро отвалили этой промокшей махры и даже послаливслед за ним в больничку, где ее заботливо высушили и, едва пошедший навыздоровление больной попросил закурить, как тут же герою и вручили егонаграду.

– А вот как товарищ по несчастью я вас вполнепонимаю, – продолжал Рожков, все так же покачивая ногой. – В нашейскудной на удовольствия жизни ценна любая мелочь, способная скраситьсуществание. Пусть эта мелочь и крайне вредна.

– Все познается в сравнении, гражданин эскулап. В сравнениис нашей жизнью вашу скудной на удовольствия никак не назовешь, –проговорил Спартак, туша самокрутку о край массивной стеклянной пепельницы. Онзакрыл глаза и растянулся на узкой, застеленной клеенкой кушетке.

От первой после долгого воздержания самокрутки голова чутьне срывалась в пике.

– Ага, это вы, товарищ больной, хитро намекаете навыдаваемый под медицинские нужды спирт, на усиленное питание и на сестричкуДашеньку. Правильно я понимаю? – Рожков протянул руку, снял со спиртовкизакипевший чайник, поставил его на лежащую на столе деревянную плашку. –Что ж, не отрицаю, мое положение имеет некоторые выгоды. Вроде бы грехжаловаться. Еще и работаю по профессии, совершенствую, так сказать,мастерство... Однако... – голос доктора неожиданно сорвался в крик: – Вгробу видал я такое счастье, черт побери! Всю жизнь мечтал зарыться вглухомань, трахать медсестру-олигофреничку и каждый день с карандашом в рукеподсчитывать, сколько осталось до воли! А мне тогда, между прочим, будет уже заполтинник...

Он хотел что-то еще добавить, но сдержался.

Спартак знал историю доктора Рожкова – тот сам поведал ее недалее как вчера, когда они, врач и пациент, на пару здорово поуменьшилибольничные запасы медицинского спирта. Да и сам Спартак, кстати, вчера чересчурразоткровенничался, много лишнего про себя рассказал. М-да... Не то чтобы естьповод в чем-то подозревать товарища фельдшера, а просто... ни к чему это вовсе,лишнее – оно и есть лишнее!

Ну так вот... бывший ленинградский доктор Рожков ПетрАлександрович с формальной точки зрения был осужден совершенно справедливо – закражу и сбыт медицинских препаратов. С моральной же точки зрения у него имелосьоправдение: его родившийся в последний год блокады двухлетний ребенок росслабым и постоянно болел. Как врач Рожков не мог не понимать, что ребенка надохорошо кормить, что ему нужны витамины, иначе с какой-нибудь очередной хворьюдетский организм просто-напросто не найдет сил справиться и любое, даже самоеквалифицированное лечение окажется бесполезным. И Рожков не смог ничего другогопридумать, кроме как носить на «блошиный рынок» позаимствованные в амбулатории,где он работал, медикаменты и менять их на еду. Уже в лагере сидельцы со стажемобъяснили Рожкову, что действовал он крайне неумно. Ему бы следовало спервааккуратненько прощупать подходы, найти человечка, которому можно напрямую ипостоянно сбывать товар, конечно, за чуть меньшее вознаграждение, но зато и сменьшим для себя риском. Впрочем, задним умом все крепки, в том числе и умные,бывалые сидельцы, которые почему-то все же оказались в местах не стольотдаленных, а не гуляли до сих пор на свободе, несмотря на весь свой ум ибывалость.

Ну а суд руководствовался не моральным, а исключительноуголовным кодексом и впаял пойманному медику на всю катушку. И еще: как уяснилСпартак, с Рожковым можно говорить о чем угодно, но только не о его оставшемсяна попечении матери ребенке...

– Нет, товарищ доктор, моими легкими вашему медицинскомубрату полюбоваться не удастся, не доставлю такого удовольствия, – головокружениепрошло, и Спартак снова сел на кушетке. – Назло медицине загнусь от иныхестественных причин, например, от вертухайской пули. Ну а до того продолжимсмолить отраву, а также и вообще по возможности будем устраиваться, глядючи навас, с наибольшими удобствами и приятностями.

Рожков прищурился и пистолетом нацелил в Спартака палец.

– Очень своевременно и кстати подняли вопрос, товарищбольной. Как раз насчет «удобств и удовольствий». Могу вас обрадовать, имеетсявозможность наверстать, – голосу Рожкова вернулась привычнаяспокойно-ироничная интонация, он снова принял вальяжную позу, снова закачалногой. – Как известно, начальником, или, вернее, начальницей, нашеголечебного заведения является некая дама по фамилии Лаврентьева, а по имени ОльгаЛеонидовна... Не надо морщиться, больной. Я понимаю, что вы ее имелиудовольствие созерцать. Женщина, конечно, не первой молодости и не самыхизящных форм. И «Казбек» курит, что твой паровоз. Однако страстна илюбвеобильна. И главное – умеет быть благодарной. А при ее здешнихвозможностях...

Рожков вспомнил о чайнике. Насыпал заварку в небольшуюкастрюлю, залил кипятком, накрыл крышкой. (Как говорится, нет худа без добра –в больничке Спартак вспомнил вкус чая, не морковного, не смородинового, асамого что ни есть настоящего чая. Хотя и тут заварку берегли и крепкий незаваривали, но все же, все же...)