Месть еврея - Вера Крыжановская

— Увы! — возразила Антуанетта, утирая слезы.— Ваш великодушный поступок не уберег князя от не­счастья. По мнению докторов, Рауль при падении полу­чил внутреннее повреждение настолько серьезное, что в более или менее скором времени оно приведет к печаль­ной развязке.

Легкий румянец выступил на исхудалом лице банкира.

— Это ужасно! А как бедная княгиня переносит свое горе? — спросил он нерешительно.

— Она еще не знает,— ответил, вздыхая, Рудольф.— Не знает истины и сам Рауль, хотя, кажется, что-то по­дозревает, потому что стал задумчив и имеет убитый вид. Бедный! Умереть молодым и счастливым, это ужасно...

Гуго скоро стал поправляться. Молодая, сильная на­тура победила болезнь, и здоровье заметно возвращалось.

Рудольф продолжал часто навещать его, и они про­водили в беседе целые часы, причем граф с участием и любопытством заметил, какая искренняя и глубокая любовь соединила банкира с детьми его соперника. Оба ребенка — живые портреты Рауля, обожали своего мни­мого отца, а с тех пор, как больной большую часть дня проводил лежа на террасе, дети от него не отходили.

Граф удивился в душе неистощимому терпению, с каким Вельден отвечал на их неумолчную болтовню, следил за их играми и сносил весьма докучливую «заботливость» и «услуги» маленьких тиранов.

Рудольф и сам очень изменился. От прежнего запу­танного в долгах кутилы не осталось и следа. Полков­ник, граф Маркош, был солидный тридцатипятилетний человек — отец четырех детей, а влияние семейной жиз­ни с честной, доброй и просвещенной женщиной имело благотворное на него действие, искоренило многие не­достатки и уничтожило некоторые взгляды, которые прежнему молодому офицеру казались предметом ог­ромной важности. Эта глубокая нравственная перемена давала Рудольфу возможность беспристрастно судить банкира. Он видел его недостатки, но признавал в нем и достоинства, и однажды даже откровенно сказал ему:

— Должен сознаться, что был к вам несправедлив, барон. Вы — благородной души человек, пока ваша во­сточная натура не сыграет с вами какой-нибудь злой шутки, а ваше самопожертвование для спасения Рауля и отношения ваши к детям — выше всяких похвал.

Тот только улыбнулся в ответ и покачал головой.

Положение Рауля, напротив, ухудшалось с каждым днем, и консилиум докторов решил, что он должен уехать на зиму в Ниццу.

— Послушайте, господа, откройте мне правду о мо­ем положении,— просил настойчиво Рауль.— Я мужчи­на, солдат и не боюсь смерти, но я должен привести в порядок дела, сделать различные распоряжения и т. д. Так скажите мне, не скрывая, находите ли вы мое вы­здоровление возможным?

— Князь,— ответил не без колебаний старый док­тор,— я должен вам сказать, так как вы этого требуете, что болезнь ваша очень серьезна, и мы не можем гаран­тировать ваше выздоровление. Впрочем, в природе че­ловека таятся дивные силы, а молодые годы, мягкий климат и заботливый уход не раз делали чудеса.

При этом ответе Рауль грустно улыбнулся. Остав­шись с глазу на глаз с Рудольфом, он сказал:

— Пора мне, мой друг, приготовиться к более даль­нему пути, чем поездка в Ниццу, и я надеюсь, что ты по­можешь мне все устроить, не возбуждая внимания Вале­рии. Бедная! Нет надобности торопиться лишать ее надеж­ды. Передай тоже Мейеру, что я прошу его приехать ко мне с детьми. Я хочу поблагодарить его и обнять Эгона.

Со слезами на глазах Рудольф обещал исполнить его желание, отказавшись, впрочем, верить его пред­чувствиям.

Настал день отъезда. Князь печальный и задумчи­вый, сидел на террасе, ожидая Гуго и детей. Рауль очень похудел и изменился; болезненная бледность покрывала его черты, и большие черные глаза его горели лихора­дочным блеском. Валерия была занята еще последними приготовлениями, когда коляска Вельдена остановилась у подъезда.

Антуанетта приняла его и попросила пройти на тер­расу, а детей удержала при себе, чтобы дать молодым людям возможность переговорить без свидетелей.

Рауль встал навстречу и протянул гостю руку.

— Благодарю вас за ваше великодушное самопожерт­вование, я рад, что вы поправились и что ваш благород­ный поступок не имел несчастных последствий.

— Я не заслуживаю признательности, князь,— с чув­ством сказал Гуго,— так как уплатил лишь частицу бла­годарности великодушному спасителю моей чести. Но увы! Я вижу, к сожалению, что я не мог избавить вас от тяжкой болезни.

— Скажите лучше, о смерти,— возразил Рауль.— Но от этого ваш бескорыстный поступок не теряет до­стоинства; человек может только предполагать, а Бог располагает нашей судьбой!

— Зачем такие мрачные мысли, князь, вы поправи­тесь, я уверен.

— Нет, я обречен на смерть, и достаточно взглянуть на меня, чтобы в этом убедиться. Но какой я был бы спирит, если бы боялся неизбежного перехода, который соединит меня с моими друзьями в потустороннем мире? Благодарю Бога и вас, что вы дали мне возможность постепенно подойти к этому великому моменту и к не­му приготовиться. Уверяю вас, что когда обозреваешь жизнь с точки зрения умирающего, ее понимаешь сов­сем иначе. Все интересы бледнеют или кажутся мелкими, и удивляешься непростительному легкомыслию людей, которые считают себя вечными и зажмуриваются, ког­да отходит в другой мир кто-либо из близких, вместо то­го, чтобы поразмыслить над этим предупреждением судь­бы, указывающим на их собственную недолговечность. Но напрасно я навожу на грустные мысли выздоравли­вающего. Скажите лучше, барон, привезли ли вы Эгона?

— Да, и Виолу тоже. Я их сейчас приведу.

— Благодарю! Но не будет ли слишком тяжелым обязательством любить, воспитывать этих двух чужих вам детей и всю жизнь быть им отцом?

— Никогда! — энергично ответил Гуго.— Эти дети для меня путь спасения, открытый мне Провидением, чтобы загладить и искупить мои поступки; а мое избав­ление от смерти еще больше укрепило во мне это убеж­дение. Если же, чего не дай Бог, ваши печальные пред­чувствия исполнятся, то пусть освобожденный дух все видит и судит мои дела, а если я не исполню своего обе­щания, потребуйте от меня отчета перед Верховным Су­дьей. Вся моя любовь, все мое состояние принадлежат им.

Рауль молча пожал ему руку, а затем Гуго сходил за Эгоном и Виолой, игравшими с детьми Антуанетты, и привел их на террасу.

— Ты знаешь этого господина, Эгон? — сказал он мальчику, указывая на Рауля.— Это мой друг, ты дол­жен любить и уважать его. Подойди и поцелуй ему ру­ку, не дичись!

Мальчик подошел с некоторым замешательством, и большие бархатные глаза его с любопытством и удив­лением взглянули на князя. Затем, вспомнив вдруг при­казание отца, он взял руку князя и поцеловал ее. Рауль, обняв ребенка, поцеловал его в лоб и розовый ротик. Да, это был его сын, его живое изображение! Глубоко растроганный и взволнованный, он провел рукой по русым кудрям мальчика и смотрел на него полными слез глаза­ми. Ребенок, не отрывавший глаз от князя, заметил эти слезы и, охваченный жалостью обнял ручонками его шею.