«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

Мир организмов, о котором я здесь говорю, в течение короткого лета был главным предметом моих исследований и во многих отношениях оказался замечательным. Лишь только солнечные лучи стали сильнее пригревать и снег на поверхности льда начал таять, образуя снежницы, тотчас на дне их появились небольшие желто-бурые пятна, настолько незначительные, что с первого взгляда их трудно было заметить.

День ото дня они увеличивались; поглощая, как все темные предметы, тепловые лучи солнца, они ускоряли таяние снега и льда, в результате чего возникли круглые ямки, часто в несколько сантиметров глубиной. Эти бурые пятна и были водорослями и диатомеями, о которых говорилось выше, они быстро и пышно разрастались на летнем солнце и выстилали толстым слоем дно углублений. Но тут были не одни растения; вода кишела роями мелких животных, главным образом инфузорий и флагеллат, питающихся растениями[218]. Я нашел здесь и бактерии. Даже эти области не свободны от них!

Но все-таки я не мог постоянно сидеть за микроскопом. Порой, когда слишком манила хорошая погода, я выбирался погреться на солнышке и помечтать, конечно, о том, будто сижу я дома в Норвегии.

«Суббота, 4 августа. Вчера и сегодня прекрасная погода. Легкие белые облачка плывут по ясной лазури неба, наполняя душу страстным желанием парить так же свободно и высоко, как они. Сегодня вечером я умывался на палубе. Совсем как дома, у фьорда. Вечерним миром дышит природа.

Наши парусных дел мастера Свердруп и Амунсен сегодня закончили обтяжку парусиной первого двухместного каяка. В окончательном виде он весит 30,5 килограмма. Сделан каяк превосходно. Я и Свердруп испытали его на озерке; он нес нас как нечто невесомое и оказался настолько устойчивым, что мы без труда управляли им. Он легко поднимает двух человек с полным снаряжением на сто дней. Более удобного и легкого судна для этих вод я не могу и представить себе».

«Воскресенье, 5 августа. 81°7,3́ северной шпроты.

Яркий летний день. Греюсь на солнце и воображаю себя дома в горах или – уж не знаю почему – в фьордах Вестланна. Те же легкие белые облака на ярко-синем летнем небосводе; высоко над головой небо, мечты взлетают к нему свободно. Какое значение имеет, что мир здесь другой и льды безбрежные, сплошные, а не отдельные ледниковые вершины и сверкающие фирновые поля? И здесь в далекой синеве такие же легкие белые облака, – разве не их ищет взгляд там, дома, в такой сияющий день? Уплывая к ним, фантазия стремится в страну далеких желаний, к этим сверкающим далеко-далеко глетчерам.

Почему же летний день здесь не обладает той прелестью? О нет, он прекрасен, он прозрачен и чист, как мечта, без желаний, без мыслей; настоящая поэма из чистых белых лучей солнца, которые отражаются в холодной кристальной лазури льда. Каким пленительно прекрасным представляется этот мир человеку в жаркий и душистый летний день!

Сегодня отдыхали, соблюдая воскресенье. Но я не мог целый день высидеть в каюте и предпринял большую прогулку по льду. Двигаться легко, если бы не полыньи.

Скотт-Хансен попробовал после обеда овладеть искусством гребли в каяке по окружающему нас пресноводному озеру, от которого идут по льду многочисленные каналы. Но он не удовольствовался тем, что объехал вокруг судна, а захотел опрокинуться и снова подняться, как это делают эскимосы.

Попытка, конечно, кончилась тем, что подняться ему не удалось, он потерял весло, повис вниз головой и барахтался под водой, пока каяк не наполнился водой, а сам гребец не принял «полную» холодную ванну с головы до ног. Нурдал, стоявший на льду, на случай если Скотт-Хансену потребуется помощь, счел необходимым в конце концов, к великому веселью всех остальных, влезть в воду и поставить каяк надлежащим образом.

Лето дает себя знать. Сегодня вечером играли в карты на палубе; столом служил «патентованный» кухонный котел. Можно было, пожалуй, вообразить, что это августовский вечер дома; не хватало лишь пунша; сигары и трубки были налицо».

«Воскресенье, 12 августа. Утром устроили стрельбу на призы. Великолепный вечер. Хожу и брожу по льду среди полыней и торосов. Тихо-тихо. Ни звука, кроме тихой капели с глыбы льда да глухого шума вдали, – должно быть, обрушился торос. Солнце стоит низко на севере, а над ним высится бледно-голубой небосвод и облачка с золотистыми краями.

Глубокий покой ледяной пустыни. Мысли несутся свободно и далеко. Если бы можно было передать словами все то, что трепещет в душе в подобный вечер! Какую необъяснимую власть над человеком имеет обстановка! Отчего я жалуюсь порой на одиночество? Когда вокруг тебя природа, когда ты погружен в книги и занятия, никогда не бываешь совершенно одиноким».

«Четверг, 16 августа. Вчера вечером, когда я лежал в постели и читал, а все, за исключением вахтенного, спали, вдруг над головой наверху на палубе прогремел выстрел. Решив, что это выстрел по медведю, я сунул ноги в болотные сапоги и бросился наверх. На палубе стоял Иохансен с непокрытой головой и с ружьем в руках.

– Вы стреляли?

– Да, стрелял по Великому бугру, там что-то шевелилось, и я хотел проверить, что это. Но, кажется, там ничего нет.

Я подошел к борту и стал всматриваться в темь. Мне уже показалось было, что медведь откапывает там мясо. Пока мы стояли так в раздумье, вдруг показалась плетущаяся от Великого бугра собака. Я расхохотался:

– Не в нее ли вы стреляли?

– Боюсь, что так, – ответил он.

И на самом деле, это был Белый Медведь, как мы звали эту собаку. В тумане, когда пес попытался вскарабкаться на торос, чтобы разрыть мясной погреб, он показался Иохансену огромным.

– Так вы целились прямо в собаку и промахнулись. И хорошо, что промахнулись.

– Да нет, я стрелял в воздух. Просто хотел узнать, что там такое.

За завтраком Иохансен, конечно, подвергся ехидным расспросам о «выстреле в воздух». Но он сразу обезоружил насмешников заявлением, что стрелял не в воздух, а в медведя, за которого принял собаку, и честно промазал».

«Вторник, 21 августа. 81°4,2́ северной широты. Удивительно, как мало перемен; дрейфуем то слегка к северу, то слегка к югу и остаемся почти на том же месте. Тем не менее считаю, как считал все время, что наше плавание продлится три года, или, вернее, три зимы и четыре лета, не больше и не меньше, и примерно через два года, считая с этой осени, мы будем дома[219].