Ведьмин рассвет - Екатерина Лесина

хреновы.

Злости на них не хватает. Сами бы попробовали… муж не любит, кругом интриги, а ты беременей и воплощай в жизнь чужие великие планы. От такой жизни любого затошнит.

- Мы застряли раз… другой. Сменили телегу… удалось найти. Но и та села. Я взял девчонку в седло. Я чувствовал, что близится злое, что… надо спешить.

И спешил.

Но не успел.

- Она взяла с собой крест… она взяла! – он крикнул так, что закачались, зазвенели слабо кладбищенские лютики, и сладкий смрад их стал почти невыносим. – Она… решила, что я жертвую собой ради нее… и выкрала… вытащила крест из раки.

Самоотверженная и влюбленная. Нет, это даже не смешно, чтобы вот так… интригу, рассчитанную на десятки лет…

- А что, за ракой этой вашей вовсе не приглядывали?

- Её берегли, как зеницу ока, ибо в ней было то, что даровало кесарю многие победы. То, что полнило души верой! Частица истинной силы, воплощение…

- Стоп, - прервала я. – Если охраняли, то как…

- Брат… имел слабость к вину и… иному зелью… все мы люди, грешны…

Только собственные грехи принимаем и понимаем. То ли дело чужие.

- Воспользовалась… подменила… был бы щит… укрыл бы град… явил бы чудо… под рукой Господа… все бы узрели, уверовали…

Сомневаюсь.

Скорее уж… столкнулись бы две силы, весьма разных по природе. Что-то в голове с материей и антиматерией связанное, крутится. И окажись эти силы равными…

Нет, думать не хочу.

Тут бы не то, что города, тут бы в принципе живого не осталось бы.

- А дальше? – спрашиваю, понимая, что мне пора идти.

- Я ощутил ярость ведьмы… проклятую силу её, что норовила вырваться из пут. Смерть братьев моих. И сила эта, далекая, была такова, что до меня дотянулась. Я пал. И пребывал в беспамятстве многие дни и ночи, а когда очнулся, то… был слаб. Немощен. И раздавлен.

Молчу.

Позволяю собраться с духом. И сама думаю… ну да, великие планы рухнули. Город стерло с лица земли. Реликвия частично утрачена, чего там, дома, не поймут. Княжна из особы ценной превращается в обузу, потому как без мужа и отца с братьями она никому-то особо не нужна.

И без города, на который в ином случае имела бы права.

Наверное, он был все-таки неплохим человеком, мой прадед, если не бросил беременную девчонку. И не убил, что, конечно, совсем уж подло, но вполне в духе времени.

- Я… я привязался к ней. Мы жили… как-то жили… растил сына. Признал своим…

- Признал? Разве он не был твоим?

Взгляд отводит. Стыдно?

- Князь… судя по всему… не мог иметь детей. И нам надо было… надо было…

Надо. Не надо.

Что уж теперь.

- Я растил его. Другие… появились и другие, но… Господь наказывал меня за отступничество. Я приносил клятвы и нарушил их… потому сыновья не выжили. Но я хранил. Крест, который был украден ею… я хранил. И возвел церковь… и люди шли к ней. Сами. И признавали Господа…

Понятно.

Я не спросила, любил ли он ту девочку. Я знаю ответ. А остальное… не так и важно.

Я отступаю.

И вздыхаю. И говорю…

- Иди с миром, воин господень Димитрий…

А он качает головой и отвечает:

- Рано еще.

Почему?

Но задать вопрос не успеваю, ибо звенят-переливаются на многие голоса лютики. Окутывают ноги мои сладкими туманами. И на тропе, которая одна осталась в мире, встает дверь.

Вот она какая…

Дерни за веревочку… вспомнилось вдруг.

- Погоди, - окликают меня.

- Не спеши, - догоняют с другой стороны.

А вот и князь с ведьмою. Странно, я думала, что здесь, в этом мире место только мертвецам… хотя, я ведь еще жива, там, в мире яви. И они живы, но будто и мертвы.

Стоят.

Смотрят друг на друга, отделенные тропой из кладбищенских лютиков. И в глазах обоих столько боли, что прикусываю губу.

- Прости… - князь поднимает руку первым и тянется. Тропа узка, как стопу поставить, но для него кажется неодолимой преградой. И рука повисает в воздухе. – Прости… я… виноват.

- Виноват.

Её голос эхом.

- Я обманул.

- Обманул.

- Предал.

- Предал, - соглашается ведьма. И по щеке её ползет слеза. – А я… я убила.

- Убила.

- Не тебя, других… я… земли поставлена была хранить.

- И хранила.

- А потом вот…

Она тоже руку поднимает, медленно, будто простое это движение требует немалых сил. И все же тянется. Навстречу. И пальцы касаются друг друга.

- Я так хотел построить мир, где все бы были счастливы, что сам стал несчастен. И тебя сделал несчастной. И дочь нашу… и эту девочку, которую отдали мне в жены. Она меня боялась.

- Глупая…

- Я слушал, что говорят. И верил, верил, что так будет лучше для всех. Что надо поступиться малым во благо великого.

Не он один. Но я просто стою, на дверь поглядывая.

Обыкновенная. Из темного дерева, то ли дуба, то ли чего попроще. Не разбираюсь. Ручка вот железная, узорчатая, в виде змеи, которая еще и отвернулась, оскалилась, явив миру тонкие длинные зубы. Металл покрылся патиной.

А ниже ручки – язычок замка. Нажми на такой…

И рука сама тянется.

Эти двое… они без моей помощи разобрались. Вон, уже обе руки вытянули, вцепились друг в друга, и глядят – не наглядятся.

Хорошо.

А мне пора. Я все же коснулась ручки, и на язычок надавила. Тяжелый. Дверь висит в тумане, но отворяется со скрипом, будто петли давно не смазывали.

- Стой, - окликает князь.

- Стой, - вторит ему ведьма. Голоса их – эхо.

И я оборачиваюсь.

- Эту дверь открыть надо было?

Все одно других не вижу.

- Да, - они говорят это вместе.

- И что там?

- Души, - ведьма разрывает прикосновение рук. – Запертые души.

Глава 38

Глава 38

И почему я не удивилась?

Логично же.

- Так, - руку все же не убираю, а то вдруг высшие силы решат, что я отказываюсь. Но и дверь пока не открываю. – Души тех, кто погиб с городом?

Кивок.

И снова оба.

- И оказался заперт в нем. Почему, к слову?

- Щит. Часть его, - произнес князь, скривившись. – Когда-то давно… когда я был юн и беден, и