Святая, смешная, грешная - Виктор Ермаков

Мы решили июль провести на даче, а в начале августа рвануть куда-нибудь на море. Мысли о такой перспективе окрыляли меня и давали бешеный заряд силы и энергии! Всё шло как нельзя лучше. Пришла новая летняя коллекция, и офис опустел. Все, включая меня, ежедневно ездили по бутикам, помогали разобраться с товаром, ценами, делать выкладку товара. Дни становились всё жарче, Москва пустела, люди тянулись кто на море, кто на дачи, за город. Мы с Костей тоже всё чаще уезжали на дачу, проводили там по нескольку дней подряд. Возвращаться в город, где от жары плавился асфальт и стояла невыносимая духота, не было ни малейшего желания.

В один из таких дней мы были на даче, и Костя предложил прогуляться. Пошли пешком до ближайшего леса. Шли по тропинке, пересекая огромное ромашковое поле. День угасал, окрашивая золотистым солнечным закатом верхушки сосен. Долгожданная прохлада опускалась на уставшую от зноя за длинный июльский день землю. Костя нарвал букет ромашек, и я сплела венок.

– Ещё не разучилась, – улыбнулась я, надев его себе на голову.

Мы вошли в лес: стволы сосен, покрытые янтарной смолой, уносились вверх, а если поднять голову, то казалось, что небо медленно кружилось. А может, это кружится голова от чистейшего соснового воздуха, насыщенного терпким, чуть горьковатым привкусом детства? Когда ты идёшь в сандалиях по опавшим и сухим, потрескивающим под ногами, иголкам, стараясь увидеть в траве кисть костяники или шляпку гриба. Ах, детство, детство… Где-то вверху старательно выбивал дробь дятел, дорабатывая дневную смену, пытаясь добыть что-нибудь на ужин. Закат солнца дал команду приготовиться ко сну всем пернатым, и они, перекликаясь на разные голоса, занимали свои законные места: кто в дупле, кто на ветке, кто в густых зарослях кустарника. Глубоко вдохнув лёгкими этот, казалось, прозрачный, и звенящий воздух, я обернулась. Костя стоял рядом.

– Нет, не начинай даже, – сказала, я, сделав шаг назад, и запуталась волосами в густой и упругой паутине.

Представив картину, как мы, отбиваясь от слепней и комаров сломанными ветками берёзы, занимались любовью, мы со смехом побежали назад, к уютному кожаному дивану. Выбежав из леса на тропинку, мы остановились. Солнце уже почти село. Где-то вдали виднелись всполохи зарниц. Раската грома ещё не было слышно, но яркие вспышки, то тут, то там на мгновения разрывали свинцовые облака. Ещё пока редкие, но тяжелые капли дождя падали, фонтанами вздымая пыль на тропинке, как бы раздумывая, начинать или нет. Природа замерла в ожидании. Крупные капли всё чаще стали барабанить по земле. Костя взял меня за руку, и мы побежали через поле к какому-то еле видному в полумраке строению.

– Бежим, я знаю этот домик. Не уверен, что там кто-то живёт, но думаю, найдём, где спрятаться, переждём дождь.

Это был крайний, ещё уцелевший дом деревни, когда-то раскинувшейся здесь. Мы подбежали к калитке – Костя толкнул её, и она открылась. Насколько было возможно разглядеть, это был дом, сарай и огромное дерево. Вероятнее всего, старая разросшаяся яблоня. Под её кроной – вкопанный в землю стол со скамейками. Света в окнах не было. Костя толкнул дверь в дом, затем – в сарай. Двери не поддавались. Скорее всего сюда ещё иногда приезжали хозяева, раздумывая, пустить ли всё это на слом, попытаться отремонтировать или продать то, что ещё не уничтожило время.

Мы встали под густую крону дерева в надежде хоть как-то спастись от дождя. Костя снял с себя рубашку и стал её зачем– то выжимать. Поняв бессмысленность своей затеи, он повесил её на сук дерева и, скинув надетые на босу ногу полукеды, вышел под дождь. Подняв руки кверху и задрав голову, начал что-то кричать, а может, петь… Обрушившийся стеной дождь заглушал его голос, но всё равно радостное, сумасшедшее настроение передалось и мне! Поняв, что давно уже промокла до нитки и прятаться под деревом бесполезно, я вышла под дождь. Дальние всполохи зарницы, иногда выхватывали наши тела из темноты ночи, освещая этот сумасшедший танец.

Так внезапно, бессмысленно, без каких-либо оснований заставить человека радоваться может только дождь! Мы взялись за руки и стали танцевать! Только сейчас, оказавшись рядом, я услышала слова Кости. Он пел: «Дождь, звонкой пеленой наполнил небо, майский дождь…» Это была знаменитая песня Юрия Шевчука. Гимн дождю и людям, умеющим вот так же, как и мы, радоваться дождю, «не боясь потом с осложнениями заболеть». Тем более, заболеть от этого тёплого июльского дождя невозможно.

Костя прижал меня к себе и начал целовать. Его руки соскользнули ниже талии и крепко прижимали к себе. Платье было из тонкого ситца и, облепив моё тело, словно вторая кожа, делало его очень сексуальным и манящим. Костя расстегнул пуговицу на лёгких льняных брюках. Если бы они были сухими, то упали бы вниз, без помощи лишних движений. Сейчас же они облипали его бёдра, ноги, не желая расставаться с телом. Когда то, лет десять назад, Костя увлекался латинскими танцами. Иногда, закинув в клубе, пару тройку шотов текилы или несколько порций рома с колой, имея природный дар пластики и хорошую фигуру, он демонстрировал узнаваемые элементы этих страстных, грациозных танцев. А я, усевшись на высоком барном стуле или удобном кресле, похлопывая в такт ладонями, выкрикивала что-то типа: «Браво! Брависсимо!» или «Муй бьен!». Сейчас всё было иначе. Этот танец скорее напоминал стриптиз или соблазнение под дождём. Ничего подобного в жизни я не видела, ну, разве только в каком-нибудь музыкальном клипе.

Заложив руки за пояс брюк, он медленно двигался, покачивая бёдрами, закинув голову назад, подставляя лицо дождю. Затем его руки, скользя по бёдрам, опустились ниже, оголив белую полоску лобка. Костя вообще не любил носить нижнее бельё, и сегодня, в такую жару, он, конечно же, был без него. Не желая оставаться в стороне, я, словно ящерка кожу, сняла через голову прилипающее платье, откинув его на скамью. В эту же минуту Костины брюки шлёпаются рядом с моим платьем. Мы стоим в двух метрах друг от друга, красивые, возбужденные и совершенно голые! Как Адам и Ева. Возможно, где-то там, вверху, на этой яблоне рос наш запретный плод. Но мы оба готовы были согрешить, даже не отведав его.

Костя повернул меня к себе спиной, обнял, прижимая, и его ладони легли на мою грудь. Я не знаю, какой танец он пытался танцевать со мной: сальсу, самбу или ламбаду. Безусловно, все они красивы, зажигательны, эротичны. Но наш танец был просто неподражаем! Столько в нём было чувств, импровизаций, сексуальной энергии… Под струями дождя наши тела слились в одно целое. Они щекотали, ласкали, целовали плечи, спины, ягодицы. Одно движение, один прогиб, и он мог быть во мне. Но я развела его руки и сделала шаг к столу. Сев на него, медленно легла на спину, поставив ступни ног на край стола. Разведя ноги и раскинув руки, я, смеясь, ловила капли дождя ртом. Его крупные, тяжёлые капли с силой попадали по соскам, возбуждая их ещё сильнее. Некоторые, самые наглые и бесстыжие, словно подушечки пальцев, нажимали на клитор, как на кнопки саксофона, рождая музыку желания, музыку огня и страсти.

Закрыв глаза, отдаваясь струям дождя, я вспомнила свой первый оргазм. Даже не от мастурбации, а просто от таких же струй. Это было классе в десятом… Я лежала в ванне, наполнив её пеной. Чтобы пена была ещё пышнее, я включила душ и струями воды, как миксером, взбивала её. Увлекшись, я не поняла, как направленная струя попала на клитор. Приятные ощущения не давали возможности моей руке уйти в сторону. Наоборот, изменив режим воды в лейке, сведя рассеивающие струйки в одну более мощную, я опустила её под воду, направив между ног. Через несколько минут, даже немного испугавшись от неожиданно накрывшего меня нового, ни с чем не сравнимого, не знакомого ранее ощущения, я получила свой первый оргазм. С того вечера я стала чаше и дольше принимать ванну. Настолько дольше, что мама, видимо, что-то заподозрив или вспомнив свои 16 лет, в самый неподходящий момент стучала костяшками пальцев в дверь ванной со словами: «Катяяя, ты юбку погладила? Опять с утра будешь метаться между гладильной доской и завтраком».