Эдинбург. История города - Майкл Фрай

* * *

В остальном в центре внимания шотландского Просвещения была наука. Выше мы уже встречались с Джеймсом Хаттоном, отбивающим образцы породы от утесов Солсбери. Его влияние на геологию сравнимо с вкладом Юма в философию и Смита — в экономику, пусть он никогда и не обрел схожей известности. Он выступил со своей теорией образования Земли в 1788 году после десятилетий неустанных наблюдений. Согласно этой теории, в какой-то момент поверхность планеты была разрушена эрозией и воссоздана снова отложениями, сначала образовавшимися на дне моря, а затем отвердевшими и поднятыми жаром. Этот цикл повторялся бесконечное число раз в течение неопределенно долгого времени, так, что не осталось никакого следа первоначальной Земли, ничего, по чему можно было бы узнать о ее существовании. Этим смелым тезисом Хаттон освобождал геологию от теологии и закладывал основы современной научной дисциплины — которая до сих пор согласна с ним в основных положениях.[297]

Эдинбург также положил начало современной химии. Джозеф Блэк, еще один из плеяды разносторонних гениев города, сделал несколько значительных открытий в фундаментальной химии. По образованию он был медиком; в поисках средства от камней в почках он исследовал природу щелочей, вначале изучая их практическое применение, например, для отбеливания ткани, варки мыла и изготовления стекла. Позднее он заливал купоросом мел, известь или окись магния; выделяющийся газ он назвал «связанным воздухом». Мы называем его углекислым газом. Это открытие стало ключом к пониманию целого круга эмпирических явлений, от природы дыхания живых существ до техники безопасности при работе в шахтах, от плодородия почвы до приготовления газированных напитков. На концептуальном уровне Блэк изучал природу тепла в отношении разных агрегатных состояний вещества, благодаря случаю открыл понятие скрытой теплоты — и таким образом вернулся в мир обыденных вещей, оказав помощь Джеймсу Ватту в понимании того, как может работать паровой двигатель. Затем внезапно Блэк прекратил занятия химией и занялся другим. Эта перемена совпала по времени с его назначением главой кафедры медицины и химии в Эдинбургском университете.[298]

Этот университет, после десятилетий работы в этом направлении, становился наконец центром медицинских исследований, практики и преподавания — так реализовались в конце концов мечты Роберта Сибболда и его коллег, возникшие сотней лет ранее. К первой четверти XIX века Эдинбургский университет выпускал больше хирургов и докторов, чем какое-либо другое учебное заведение в Британии; всего к этому времени было выпущено 2000 человек.[299] Большим шагом вперед из неопределенности стало открытие кафедры анатомии в 1720 году. Ее возглавил Александр Монро primus, названный так потому, что он стал основателем целой династии. Он исполнял свои обязанности до смерти, постигшей его в 1767 году; на его место заступил сын Александр Монро secundus, которого, в свою очередь, сменил внук Александр Монро tertius, умерший в 1859 году. За это время было основано еще несколько кафедр медицинского факультета; к концу XVIII века их было уже шесть. Их профессора объединяли свои усилия, предлагая целый спектр курсов, благодаря которым студенты получали всесторонние познания в области медицины и могли выбирать, заниматься ли научной работой, или общей практикой. И пациенты теперь могли не только полагаться на Божью волю, но и следовать земным советам врачей, что было для них полезнее. Неудивительно, что профессора медицины стали напускать на себя важный вид в своих приемных, операционных и университетских аудиториях. Все они прожили долго, что должно свидетельствовать об их талантах в избранной области деятельности. И они обычно держались за кафедры до того момента, пока их хватку не ослабляла смерть, поскольку экономный подход Робертсона к организации высшего образования не предусматривал пенсий. Будучи сынами Шотландии с ее клановой системой, они также часто хотели, чтобы им было кому передать дела — предпочтительно родичу. Династия Монро представляет собой удачный пример этого поистине сицилианского непотизма.

С жителями Сицилии их также роднила страсть к кровной мести. Просвещенные шотландцы ничуть не утратили национальной любви к разногласиям, для которых прогресс в медицине являл собой благодатную почву. Джеймс Грегори, потомок математиков XVII века, профессор практической физики в университете Эдинбурга, превозносил любовь к полемике как часть исторического наследия страны. Наиболее заметной эта страсть была в религии; «даже при наличии Святого Писания, способного прояснить спорные моменты, наставить на путь истинной веры и смягчить суровость сердец, богословы решительно расходились во мнениях по тысяче вопросов. Чего же можно было ожидать от докторов и хирургов, в распоряжении которых был только тусклый свет разума?» — или, вернее, тьма подозрительности. Грегори стал известен вне медицинских кругов, когда в 1792 году предположил, что анонимный клеветнический памфлет, направленный против него, написан двумя его коллегами, отцом и сыном Александром и Джеймсом Гамильтонами. Встретив Джеймса на улице, Грегори избил его тростью. Гамильтон подал в суд и выиграл дело, получив сто фунтов в качестве компенсации. Грегори с радостью уплатил эти деньги, добавив, что дал бы еще сто фунтов за то, чтобы избить клеветника еще раз. Всего он написал семь томов сочинений с нападками на коллег и ответами на их выступления, общим числом 3000 страниц, изданные как «Исторические мемуары о войне медиков в Эдинбурге».[300]

Многогранность дарований была еще одной отличительной чертой медиков. Чарльз Белл, до того как стал профессором, служил в качестве главного хирурга в битве при Ватерлоо в 1815 году. Для последующих поколений он более известен как «отец неврологии». Однако взгляд его был обращен не только вперед, но и в прошлое, в ту эпоху, когда анатомия считалась частью божественного замысла. Он написал работу по изучению руки, доказывавшую, что та создана именно Богом. Чувствительная душа, полуученый, полухудожник, он научил живописца Дэвида Уилки передавать на холсте румянец. Более современной фигурой был Уильям Палтни Элисон, который с кафедры физиологии выступил с заявлением, что болезни чаще имели причиной бедность, нежели прегрешения (что было обычным объяснением возникновения заболеваний в то время). Если его теория верна, ничто не могло бы стать более весомым аргументом в пользу расширения благотворительной деятельности; Элисон предвосхитил появление всеобщего социального обеспечения. Джеймс Сайм приобрел наибольшую известность как новатор в технике проведения операций, в особенности ампутации суставов. Однако он также сделал открытие в весьма отдаленной от хирургии области, изобретя макинтош: именно он нашел растворитель для каучука и способ пропитывать ткань, хотя патент на эту технологию получил Чарльз Макинтош. Сайм представлял из себя грандиозную фигуру. Один коллега говорил о нем, что Сайм «никогда не тратит зря ни лишнего слова, ни лишней капли чернил, ни лишней капли крови». От него ожидали отстраненности и высокомерия, и он эти ожидания оправдывал. Как-то раз на прием к нему пришел пациент, который лечился у него от анальной фистулы. Сайм не показал вида, что узнает его. Только когда посетитель спустил штаны для осмотра, Сайм воскликнул: «Вот теперь я вас узнал!»