Воронья стража - Владимир Свержин

– Вот попробуйте свежий бульон! – между тем настаивала девушка. – Я сварила его специально для вас.

Она поставила передо мной белую, разукрашенную синими цветами миску китайского фарфора из тех, что совсем недавно начали привозить в Голландию предприимчивые амстердамские мореплаватели. Подобные изделия изготавливались и раскрашивались в портовых городах Поднебесной согласно варварским вкусам “гвай-ло” – чужеземцев.

Картинка на дне тарелки изображала Париса, отдающего одной из трех богинь замечательно прорисованный апельсин. Было ли то намеком на божественность династии герцогов Оранских, или же заморский художник именно так воспринимал пресловутое золотое яблоко – выяснить не представлялось никакой возможности. Однако я склонялся ко второй версии. Поскольку и молодой Парис в царском одеянии и шапочке с павлиньим пером, и очаровательная Афродита, и мудрейшая Афина, и домовитая хранительница очага Гера, судя по прелестной картинке, происходили явно из Китая. Уж какая нелегкая занесла их на Олимп – оставалось лишь гадать! Тарелка с ароматно пахнущим специями бульоном, по которому густо плавали капельки жира, была установлена на небольшой столик рядом с кроватью.

– Олуэн! – попросил я. – Не уходите, посидите со мной! Девушка пододвинула табурет и присела на краешек, точно через миг собиралась вскочить и убежать.

– Прошу вас, дайте мне руку. – Я, поморщившись от боли, протянул ладонь, и легкие пальчики белокурой валлийки легко-легко прикоснулись к ней, точно золотистый мотылек, присевший на миг, чтобы набраться сил для рокового полета к манящему пламени свечи. Я медленно начал сгибать пальцы, нежно прикасаясь к тонкой ручке синеокой красавицы.

– Ваше высочество! – Олуэн чуть отстранилась и высвободила руку. – Я знаю, что огорчать больных и раненых дурно, но прошу вас понять меня и не осуждать благонравную девушку за честную скромность. Я вижу, мой принц, – продолжила она, – что нравлюсь вам, и не стану скрывать, вы мне тоже не безразличны.

Она немного замялась, подыскивая слова.

“Не безразличны” – что может быть загадочнее данного высказывания?! За ним может скрываться и влюбленность, и легкое приятельство, и банальная заинтересованность. Поди угадай!

– Быть может, у вас во Франции такое проявление чувств в обычае, но в наших краях оно неуместно и не делает чести ни вам, ни мне. Вы хороший человек, монсеньор Шарль, вы делаете благородное дело. Вы, несомненно, прославите свой род. Но, видит Бог, я не желаю опорочить мой!

– Чем опорочить, Олуэн?! Что ты такое говоришь?! – попробовал вклиниться я.

– Мессир! – Девушка сделала останавливающий жест, прося меня не перебивать ее. – Я не позволю себе столь забыться, чтобы дать волю чувствам, сама мысль о которых для меня преступна! Вы – принц, наследник французского трона, даруй Господь здоровья, долгих лет жизни и счастливого правления вашему брату Генриху. Даже если у него появятся законные наследники, вы все равно останетесь первейшим вельможей королевства.

Я же – дочь бедного эсквайра. Род мой, хотя и незнатен, но честен. И если я, мой принц, отвечу вам на чувства, которые вы столь опрометчиво ко мне питаете, то непременно опорочу и его и себя. Я верю, что ваши чувства искренни, ибо, как мне кажется, вы благородный человек. Но с моей стороны было бы самонадеянной глупостью мечтать сделаться вашей женой и несмываемым позором стать вашей любовницей. Заклинаю вас своим именем, если оно действительно хоть немного дорого вам, смирите, обуздайте снедающую вас страсть. Она недостойна вас! Ваша жизнь и судьба принадлежат Франции! Храните же себя для нее!

Ах, чувства, чувства! Как слаб человеческий язык для того, чтобы обозначить вас, как описать словами то, что клокочет в душе в ожидании встречи с любимым человеком? Что происходит при легком касании друг друга? Какие молнии сплетаются здесь воедино? Какой свет даруете вы, наполняя смыслом обыденность будней?

Что я мог ответить Олуэн! Что моя влюбленность совсем иного толка? Что точно так же, как я радуюсь ей, счастлив человек, увидевший на заваленной подтаявшим снегом поляне первый весенний цветок. Что среди высокомерных, хитрых, глумливых лиц, среди порфироносных мерзавцев и гордых воинов с кровавой печатью на челе ее улыбка была и остается для меня глотком свежего воздуха среди удушливого смрада. Многим ли я отличался от тех, кого хулил? Не многим, практически ничем! Судьбою я был обречен нести все ту же пресловутую багряную печать и прятать звериный оскал в дружелюбной усмешке, а стало быть, ничем не заслужил ту малую поблажку, которую давало зазевавшееся провидение. Для Олуэн я был французским принцем, а стало быть, не ровня, и отповедь ее раз и навсегда прочеркивала границы, за которыми, по ее разумению, наступало самое ужасное, что она могла себе представить – бесчестье.

– Прошу простить меня, мессир, если мои слова огорчили вас, – расценив мое молчание как обиду, вздохнула девушка. – Я видела, как вы смотрите на меня, как берете мою руку! Увы, мне это было приятно, но, согласитесь, есть то, что превыше всякой приятности. И не мне вам о том говорить. – Она поднялась с места, демонстрируя, что речь ее окончена. – Ваше высочество, позвольте мне уйти, и, прошу вас, отведайте бульон, иначе он совсем остынет, а доктор велел давать вам в пищу побольше теплой жидкости.

– К черту доктора! – неведомо почему огрызнулся я, точно местный врачеватель был каким-то образом повинен в том, что сейчас произошло. – Это не первая рана, которую я получаю, и отнюдь не самая опасная! Олуэн, прошу вас, останьтесь! Ведь мы по-прежнему друзья?

– Почла бы за честь, ваше высочество! – вздохнула валлийка. – Но дружба между мужчиной и женщиной – не то ли, что родство между факелом и лесом? И сам факел был некогда частью ствола, а стало быть, он одного корня с прочими деревьями. Но вот огонь, который он несет… Вина ли факела, что пламя его охватило лес?! Вина ли деревьев, что факел им сродни?! Так поют у нас в Уэльсе, мессир. Это древняя мудрая песня, и она говорит правду.

– Кто тут г-говорит правду? – Дверь моей “палаты” распахнулась, и в нее с обычной бесцеремонностью ввалился Лис, похоже, уже изрядно утомленный особенностями военного совета со своими буйными земляками. Дыхни он сейчас на вышеупомянутый факел – и пара гектаров леса утонула бы в пламени.

– Привет, Ол… Ол… Ну, Оля, короче! Ну шо, этот бородатый бездельник опять придуривается, шо он самый больной в мире Карлсон?!

– Мистер Рейнар! – шокированная столь непочтительным отношением к сюзерену, возмутилась Олуэн. – Вы пьяны?!

– Олюшка, ты не права! Я не пьян, я тщательно проспиртован! Спиртус, знаете ли. Это по-латыни. Я, кстати, еще и латынью владею. И так, по дому, ежели чего починить.

– Что-то случилось? – зная манеру напарника реагировать на неприятности, поинтересовался я.

– Ты ба! Вот шо значит пуля-дура не в башке вавку забульбенила! Думатель-то еще урчит!

– Позвольте, я уйду, – едва дождавшись окончания фразы д'Орбиньяка, вставила валлийка.

– Да, извини, – вздохнул я.