Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти

Мне стоило немалых трудов нагнать его, давящегося очередной сигаретой, в темном конце квартала. Следуя за ним во мраке, я миновал поочередно вспыхивающий набор букв очередной вывески: Э-С-С-Е-Н-С-Л-А-У-Н-Ж, ЛАУНЖ, ЛАУНЖ; они пролетели мимо — и канули во тьму, уступая место МЕДЕЕ. Все наши следующие остановки отпечатывались в моем смятенном сознании поляроидными кадрами, наскоро производимыми обезумевшим фотографом.

Куинн забегает в стрип-бар. Лазерная установка вырисовывает в дымном воздухе причудливые образы, сшитые вспышками потрескивающего стробоскопа. Искусственная белизна на секунду заливает бетонные стены: периоды черноты — словно материализованное безвременье в желудке Левиафана. Я проталкиваюсь сквозь ряды, стараясь найти его, кто-то кладет руку мне на плечо, я ее сбрасываю. Там, у шеста, плавно, величественно, самозабвенно нарезает гипнотические круги девушка в прозрачной накидке — блестки отражают безумство света. Куинн у ее ног, внизу — молельщик близ идола. Куинн не видит меня. Куинн, похоже, вообще ничего не видит — рука с сигаретой прикрывает глаза, плечи мелко дрожат, и я так и не понимаю, пугает ли его это светопреставление или очаровывает.

Вот он снова спасается бегством от блистательной фантасмагории, и я следую за ним. Куинн врывается в книжную лавку — обычную, а не какого-нибудь оккультного толка. Куинн потерянно озирается внутри музыкального магазина — на улицу выведен динамик, изрыгающий плохо зарифмованное безумие. Куинн и аркадные автоматы — самая короткая наша остановка за сегодняшнюю ночь… Так, перепрыгивая со вспышки на вспышку, с кадра на кадр, он становится все более подозрительным… нет, не совсем верное слово: все более зорким. Он более не бежал, но шаг его то и дело сбивался; со всех сторон в этой ночи, пронизанной потоками искусственной иллюминации, на него будто накатывали волны неких несказанных побуждений, повергая в дрожь неопределенности. Сменилось все: его манера движений, жесты, темп; этот Куинн не походил на себя прежнего, порой я вообще сомневался, что это тот самый Джек Куинн… и утвердился бы в своей ошибке, если бы не его трудноповторимый эксцентричный вид. Может статься, подумал я, он наконец-то догадался, ощутил или почувствовал, что за ним «хвост». Может, теперь ему не требуется свидетель или документировщик — дальше уже только его личный ад.

А может, совсем не во мне дело.

Он что-то искал. Искал средь моря неона и берегов из бетона. Какой-то сигнал, ориентир, маяк, что могло бы направить его этой холодной и пахучей октябрьской ночью. Но вряд ли он нашел свой указатель, а если и нашел — то понял неправильно, ибо последствия могли бы быть иными, случись все так.

Бдительность Куинн потерял в свою предпоследнюю остановку той ночью. Время клонилось к полуночи. Мы достигли последнего квартала делового района Нортауна, северных границ пригорода, крайними своими домами вливавшегося в город. Было тут беспросветно — и в прямом, и в переносном смысле. По обе стороны улицы стоял ряд жилых домов, высота которых порой резко менялась. Многие заведения в этой части города не пеклись о наружном освещении, даже если таковое имелось — не работало. Но отсутствие иллюминации редко означало, что заведение закрыто на ночь, судя хотя бы по машинам, что подруливали и отъезжали от бордюров у потемневших магазинов, баров, частных кинотеатров и прочих, и прочих, и прочих. Количество случайных пешеходов в этом предместье, казалось, сократилось до набора определенных лиц специфических вкусов и устремлений. Уличное движение тоже поредело, и было что-то на редкость мрачное и зловещее в тех немногих помянутых паркующихся авто. Вообще, двигались ли они? Не в причудливом ли сне оказался я, не привиделись ли мне все эти световые откровения, сменяющиеся угрюмыми чернотами? Весь этот пейзаж — он будто пришел откуда-то еще, откуда-то извне. Через улицу я уставился на старое здание — еще один бар? еще один приватный клуб? — и мне вдруг почудилось, что оно как-то странно звучит: шум шел не из-за стен, а из источника далече, и было в нем даже что-то зримое — своего рода вибрация, наполнявшая ночной воздух. И все же это было просто старое здание. Не более и не менее. Стоило вглядеться — и шумы утихли, а воздух перестал еле заметно дрожать. Реальность победила.

Слишком уж маленьким был этот клуб или бар — войдя внутрь, я никак не смог бы скрыть свое присутствие. Но Куинн, не колеблясь, зашел, и мне осталось только выжидать. Хотя сейчас мне кажется, что, по меньшей мере, интересно было бы узнать, что же связывало его с этим заведением и с его посетителями. Но прошлое — в прошлом. До сей поры я знаю лишь одно — и это меня все так же удивляет: вышел оттуда Куинн изрядно набравшимся. Я-то полагал, он собирается сохранить трезвость до самого утра. Даже то, что в баре-подземке он пил кофе, указывало на его «сухой» настрой. Так или иначе, что-то заставило его пересмотреть планы или вовсе позабыть о них.

Теперь мне требовалось куда меньше осторожности — до смешного легко оставаться незаметным, следуя за тем, кто едва ли может видеть тротуар, по которому идет. Мимо нас, разбрасывая красные и синие всполохи, проехала полицейская машина, но Куинн не обратил на нее внимания. Он остановился, но лишь для того, чтобы зажечь новую сигарету. Не такая уж и простая задачка на ветру, что превратил его расстегнутое пальто в дикие, полощущиеся за спиной крылья. Возможно, именно этот ветер выступал той своеобразной направляющей силой, что вела нас к конечной точке, к самому краю Нортауна, где несколько точечных источников света разгоняли тьму.

Там была вывеска кинотеатра. У нее мы снова столкнулись с патрульной машиной. Позади нее стоял еще один автомобиль, массивный и дорогой, с глубокой вмятиной в сияющем борту. Неподалеку от бордюра стоял знак запрета парковки, смятый в подобие буквы L. Долговязый полицейский осматривал поврежденную городскую собственность, в то время как владелец роскошной машины, на чьей совести и была, похоже, гибель знака, стоял в стороне. Куинн удостоил их лишь мимолетного взгляда, направляясь к кинотеатру. Вскоре и я последовал за ним, успев расслышать, как горе-водитель говорит полицейскому: «Что-то ярко окрашенное… в сторону от фар… свернул, не успел притормозить… куда-то исчезло, не знаю, что это было».

Вестибюль кинотеатра некогда, видимо, имел черты барочной элегантности, но сейчас изящная лепнина посерела от слоя многолетней пыли, а лампочки огромной люстры горели через одну, выдаваясь из облупившихся декоративных завитков. Стеклянный прилавок по правую руку от меня, когда-то, несомненно, заполненный яркими коробками конфет, был переоборудован — судя по всему, уже давно — в стенд с порнографическими журналами.

Зайдя в одну из длинного ряда дверей, я постоял некоторое время в коридоре позади зала. Несколько мужчин здесь переговаривались между собой и курили, бросая пепел на пол и размазывая его подошвами. Их голоса почти заглушал звук фильма, восходящий сюда от колонок в центре и блуждающий меж черных стен. Я заглянул в зал, освещенный экраном: немногочисленные посетители сидели, в основном, по одному, в побитых временем креслах. Я приметил Куинна — он сидел почти вплотную к экрану, в первом ряду, рядом с огороженным шторками и подсвеченным табличкой выходом. Казалось, он дремал, а не смотрел фильм, и я без опасений занял место в нескольких рядах от него. К тому времени Куинн, казалось, потерял остатки былой бодрости, запасенной для этой ночи. В темноте зала я начал клевать носом и вскоре заснул. Куинну это, похоже, удалось раньше.