Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти

Долго я не проспал — вряд ли больше нескольких минут, — но сон все же увидел. Не кошмар, нет. В нем была тьма, голос… но ничего более. Голос Куинна. Он звал меня из какого-то неведомого далека, неисчислимого в привычных нам величинах, будто бы из другого, чуждого мира. Его слова были искажены, будто миновали такие среды, что превращали человеческий голос в звероподобный визг — наполовину придушенный, наполовину озлобленный, словно его обладателя кто-то неспешно и методично истязал. Вот что, помимо несколько раз повторенного собственного имени, разобрал я в переливах этого истошного крика:

«Не уследил за ними… в Области… где ты? помоги нам!.. они тоже спят… и я им снюсь… они меняют своими снами все, что им снится!..»

Я пробудился — и первое, что я увидел, была бесформенная разноцветная масса, будто сошедшая с экрана кинотеатра, кипевшая полуаморфным облаком там, где сидел Куинн. С ним происходило что-то странное — окруженный этой субстанцией, словно облаком, он, дрожа всем телом, стремительно уменьшался в размерах. Полы его пальто трепыхались под сиденьем. Голова стремительно уходила в плечи, и вот уже копна рыжих волос мелькнула ниже их уровня. Обвисли опустевшие рукава. В последнем усилии подскочили в воздух ноги — и то, что еще осталось от Куинна, метнулось к выходу и вывалилось за прикрывавшую его шторку. Пульсирующую переливчатую ауру, словно прилипший комок водорослей, выдернуло следом за этим недоразумением.

Я, наверное, все еще сплю, пришла мысль, и это — продолжение сна, постдрёма, осознанное сновидение, в котором реальность искажена. Но даже если и так — теперь-то я точно проснулся. Темный зал был реален. Подлокотники кресла под руками отлично ощущались. Собравшись с мыслями, я поднялся, прошел к выходу и заглянул за шторку, за которой считаные мгновения назад скрылось мое видение.

Глазам предстала цементная лестница, ведущая к металлической двери, захлопнувшейся только-только. На одной из срединных ступенек лежал знакомый ботинок — видимо, Куинн потерял его в безумной спешке. Куда он побежал? От кого? Только об этом я теперь и думал, невзирая на общую странность всей ситуации, отринув всякие каноны, по которым можно было разграничить зримое и привидевшееся.

Я постоял у двери в нерешительности. Ведь все, что нужно, чтобы убедиться в том, что все это мне привиделось, — открыть ее и выйти наружу.

Но, поступив так, я окончательно убедился в том, что вся цепочка событий этой ночи служила для Куинна лишь случайным трамплином в какое-то иномирье, и с каждой секундой возможность вернуть его обратно тает.

Площадь перед кинотеатром не была освещена… но и темной ее назвать не получалось. В узком проходе между кинотеатром и соседним зданием — видимо, именно туда ускользнул Куинн — что-то шумело и светилось.

Как будто зловещее миниатюрное солнце, зажатое меж двух стен, восходило, разбрасывая лучи этого смутно знакомого колеблющегося света, чьи странные потоки все более крепли, все сильнее и ярче проявлялись. Чем интенсивнее он становился, тем отчетливее я слышал крик — крик Куинна из моего сна. Я позвал его в ответ, но ступить навстречу этой пульсирующей многоцветной опухоли не решился — столь силен был мой страх. Словно радуга, прошедшая сквозь призму, в которой всякий натуральный цвет претерпел отвратительные изменения, словно Аврора сумасшедшего блеска, словно язва на теле реальности, сквозь поры которой изливалось гниение другого, чужого мира, это явление никак не поддавалось внятному описанию — любые выспренные образы меркли перед его видом, не говоря уже о банальной мистическо-оккультной тарабарщине.

И миг этого явления был краток, хоть фантасмагоричность его и заставила мое сознание поверить, что свет этот застыл, замерз навечно. Одарив меня последней вспышкой, сияние иссякло, будто питающий его неведомый источник был резко перекрыт где-то там, в мире, которому оно принадлежало. Крик тоже прервался. Осторожно я вошел в проход, где был Куинн, но все закончилось. Я не был дилетантом в схождениях со сверхъестественным, но сейчас был буквально ошарашен.

Впрочем, кое-что осталось на память — кусок выжженного асфальта, с которого исчезли редкие ростки сорняков и весь мусор, коим изобильно была усеяна округа. Быть может, именно с этого места причудливый световой объект был вырван, изъят, унесен прочь, оставив после себя мертвый след. Мне даже почудилось, будто отметина слабо посверкивала… возможно, это была лишь игра воображения, но форма ее походила на человеческий силуэт — искаженный настолько, что его легко можно было перепутать с чем-то совершенно другим. Так или иначе, что бы здесь ни было мгновение назад, ныне оно уже не существовало.

Вокруг этого клейма осталось много мусора — размытые временем газеты, прогнившие насквозь бумажные пакеты, сонм окурков. И только один предмет казался здесь лишним. Он был почти новым, хотя какая-то сила, несомненно, изрядно покоробила его. Подняв эту плоскую картонную коробочку, я вытряхнул из нее на ладонь две уцелевшие, совсем-совсем новые сигареты.

3

Куинн не вернулся более в наш дом. Через несколько дней я сообщил об его исчезновении в правоохранительные органы Нортауна. Перед этим я порвал его тетрадь — в приступе чистейшей паранойи: мне показалось, что, если полицейские найдут ее в ходе обыска, мне станут задавать весьма неудобные вопросы. Не очень-то мне и хотелось говорить с ними о том, во что они попросту не поверят, особенно о ритуале последней ночи. Осмелься я — на меня бы пали ошибочные подозрения. К счастью, с сыском в Нортауне дела оказались так себе.

* * *

После исчезновения Куинна я сразу стал подыскивать себе другую квартиру. Хоть мое соседство с ним и казалось делом навсегда закрытым, он не перестал являться мне в кошмарах, лишая меня спокойного сна. Его призрак, как мне казалось, все еще бродил меж комнат.

Несмотря на то что фигура из моих снов совсем не походила на пропавшего Джека Куинна — да и на человека вообще, — я знал, что это он. Его форма менялась — точнее, ее изменяли те калейдоскопические бестии. Разыгрывая сцену из какого-то ада в духе Босха, демоны-мучители окружали и терзали свою жертву. Они заставляли Куинна претерпевать отвратительную серию преображений, насмешничали над воплями проклятой души, придумывали из него что-то новое или делали так, чтобы он давился собственным старым. Под конец их цель стала очевидна: жертва ступень за ступенью приближалась к их состоянию и в итоге становилась одной из них: самые страшные и навязчивые видения становились явью. В какой-то момент я перестал узнавать в этой текучей человеческой глине черты Куинна и заметил только, что появилась еще одна переливчатая тварь, занявшая место средь себе подобных, вступившая в их резвящийся круг.

Это был последний подобный сон, а потом я выехал из квартиры, и все для меня кончилось. Нет, сны мне, конечно же, все еще снятся, но они обычные, и от них я не вскакиваю посреди ночи с колотящимся сердцем. Чего нельзя сказать о моем новом соседе, с которым мы делим адски тесную (зато дешевую) конурку. Раз или два он пытался достучаться до меня, описывая свои странные ночные видения, но я не проявил к ним ни малейшего интереса. Я, будущий солдат редеющей армии антропологов, должен блюсти определенную дистанцию с теми, кого собираюсь изучать. Редкостный мне достался тип — стоит стать с ними на короткой ноге, как их поведение изменяется так, что процесс изучения становится неосуществим. Но, в любом случае, компанейские отношения — совсем не то, что нужно этим первопроходцам альтернативных реальностей. Чего они желают — так это, как и в случае Джека Куинна, обрести свидетелей собственной гибели, собственного низвержения в бездну кошмара. Они хотят, чтобы на их добровольный спуск в ад сыскался стоящий летописец. Я готов играть для них эту роль, коль скоро она удовлетворяет моим интересам, хотя порой чувствую за собой легкий намек на вину. Ведь, по правде говоря, я — паразит: живу за счет недуга, что сокрушает их, сам при том остаюсь цел и невредим. В роли, которую я для них играю, есть что-то от вуайеризма. Ведь это в моих силах — спасти хоть кого-нибудь! Если бы только я мог протянуть им руку, когда они уже на самом краю… но мне остается лишь гадать, как назвать мою собственную болезнь, в угоду которой я неизменно, снова и снова, позволяю им обрушиться вниз.