Тоннель - Яна Михайловна Вагнер

не помнил когда — утром? Ночью? И так же заполнялись людьми проходы, и такое же ощущалось в толпе общее ожидание какой-то перемены, разрешения и выхода, но выхода при этом не было никакого. И даже сама толпа выглядела теперь иначе, как выглядят бегуны на втором круге марафона, которые лишились уже азарта и начали понимать, что к финишу добегут не все. Маленький стоматолог в школе был освобожден от физкультуры и марафоны не бегал ни разу в жизни. У него очень болела спина, и он точно знал, что финиша нет вообще и бежать нет смысла. А думать мог только о том, что его старый кот, перед которым он был кругом виноват, его хрупкий пугливый кот сошел уже, наверное, с ума в своей тесной коробке, где воздуха было еще меньше, чем снаружи. Натерпелся уже из-за него, доктора, совершенно лишних страданий и со вчерашнего дня к тому же ничего не ел, потому что ни фасолью, ни яблочным пюре накормить кота было нельзя, а другой еды взять было негде. И конечно, ненужный этот поход только мучил кота сильнее, а с ним вместе мучился и доктор. И сердился поэтому на себя, на женщину в кроксах с ее сумками и голым розовым сыном, на безъязыкого водителя Газели и человека в кровавой рубашке, который взбаламутил толпу, на которую доктор сердился тоже, и с каждым шагом все больше.

А потом увидел симпатичного лейтенанта, который не дал ему умереть у решетки, а после бросил у баррикады, и рассердился еще и на него. Потому что если б не лейтенант, это всё уже бы закончилось — по крайней мере для них двоих, для доктора и кота. И он дал себе слово, что в бессмысленной пытке участия дальше принимать не станет. Просто не станет, и всё, потому что никому и ничем больше здесь не обязан. Только коту. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:04

— …Ну конечно, сначала дети, — сказала мама-Пежо и положила руку на спинку инвалидной коляски. — Дети — сначала. С этим никто не спорит, надеюсь?

С этим и правда никто не спорил. Но жена-Патриот при этих словах все равно огляделась, как если бы ожидала драки и готовилась к ней заранее. Маленькие Патриоты стояли тут же, заспанные и розовые.

— Правильно, дети и женщины, — сказала дачница в шортах. — Тут и говорить нечего.

— И с кем вы про это говорить собрались, интересно? — спросил москвич в третьем поколении. — Не вижу их что-то никого.

— А чего ж она сразу тогда детей не взяла? — поддержали его. — Уж детей-то можно было сразу, наверно...

— Куплено все у них, как обычно, — уверенно сказал москвич. — Блатных провели, и привет.

— Нет, вы извините, но как же вам не стыдно, а? — перебила седая владелица Лендровера. — Ну зачем, вот скажите мне, зачем им все тогда было делать? Чтобы что? Воду нам доставать, продукты, зачем?

— Ой, да всё уже, хватит, ей-богу, — перебили и ее. — Вон же человек своими глазами видел...

А человек, видевший все своими глазами, действительно стоял тут же, у грязной Тойоты, и оказался этот человек тем самым инженером, которого всем собранием, включавшим и владелицу Лендровера, провожали недавно ломать стену. И вид у инженера был такой, словно новости у него действительно очень, очень плохие.

— Так пошли вместе и посмотрим, — предложил лысоватый товаровед из «Пятерочки». — Ну чего кричать в самом деле, может, и правда недопонимание... сходим и выясним сами. Далеко это? Вы дорогу покажете?

Инженера, на которого была вся надежда, это разумное предложение внезапно расстроило, казалось, еще сильнее. И теперь только стало видно, что расстроен вообще-то не один инженер, но и вся компания у Тойоты. И у мамочки из Пежо, и у рослого полицейского, у священника с бородой — да у всех, даже у полуголой девицы из кабриолета, лица были чем-то похожи, неуловимо пока и непонятно. Но чего-чего, а надежды в лицах не было совсем, и значит, плохие новости точно еще не закончились.

— Можете не трудиться, — сказала рыжая хозяйка Тойоты неприятным торжественным голосом. А то и злорадным, и злорадство тоже было непонятное и одинаково поразило всех, включая женщину из Лендровера. — Ходить никуда. Мы им там не нужны.

— Не совсем так, — сказал инженер. На жену он старательно не смотрел. — Дело в том... — сообщил он своим ботинкам. — В общем, внутрь я, конечно, не заходил, но... там у них автономная система. Очистка воздуха, водоподготовка... Собственный цикл, какой-то источник энергии независимый. Я так понял. У таких систем есть лимит. Понимаете? Предел. И он, судя по всему, не очень большой.

Вокруг стало тихо, как в театре. Даже лампы под сводом потолка на время как будто перестали звенеть, и слышалось только дыхание, пятьсот затрудненных вдохов и выдохов.

— Это что значит? — спросила владелица Лендровера. — Что он говорит, я не понимаю?

Инженер молчал и смотрел себе под ноги. Тишина густела.

— Ох, да господи боже мой! — рявкнула инженерша. — То и значит! Не нужны им там ваши дети, им персонал нужен. Чтоб систему обслуживать. Инженеры вот, например. Агрономы, может, какие-то, физики. Врачи. И кого надо, они сами себе отберут, не беспокойтесь! Солдаты у них уже есть. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:07

Оба дробовика Валера оставил за дверью, в узком тамбуре со скафандрами, где топтались девять новобранцев под приглядом рябого охранника. Сообразил в последний момент, что оружию шеф вряд ли сейчас обрадуется даже в его, Валериных, руках, и до того, как зайти, быстро приткнул у стеночки. А вот кожаный плащ снять так и не решился и уже битый час сильно потел под ним, но вместе с тем почему-то мерз — воздух в комнате с экранами был ледяной, пах лимоном и дул с потолка прямо в шею, как в самолете. Плащ снимать без команды было нехорошо и отсесть от колючей потолочной струи тоже было нельзя: дед еще его не заметил и в любую секунду мог сделать это — выглянуть и проверить.

Из передней комнаты, в которой томился Валера, дед вылетел почти сразу и белобрысую стерву уволок за собой, в дальнее помещение с койками, и поначалу скандал там был страшный. Причем орали оба — не только шеф, но и стерва, которая с начальством вообще-то никогда себе раньше такого не позволяла. В какой-то момент Валера представил даже, что они подерутся — верней, что драться полезет дед, но в этот раз очень запросто получит сдачи: охранника он забыл снаружи, и рослая баба легко могла свернуть ему шею, как цыпленку. Или придавить, к примеру, на койке подушкой, а после объявить, к примеру, сердечный приступ и все подмять под себя. Но пока Валера раздумывал, надо ли заглянуть и вмешаться (и чем это для него обернется, если вдруг уже поздно), старик и сам, наверно, тоже чего-то такое почуял. А то и попросту выдохся, потому что вопли прекратились и перешли пускай и в злобный, но тихий бубнёж, а теперь уже минут сорок из-за дальней двери и вовсе не доносилось ни звука.

Как если б они все-таки отчего-нибудь померли там, ну мало ли, тревожно гадал Валера. Или наоборот, договорились и ушли вдвоем в какую-то следующую, совсем уже главную комнату, где им никто не понадобится. А уж он-то, Валера, был точно больше не нужен и никакого себе применения в этом космическом месте, как ни старался, придумать не