Тоннель - Яна Михайловна Вагнер

сказала женщина в синем костюме, — что на этом этапе наличие объекта скрыть невозможно. — Голос у нее был усталый и сонный. — Я действую по протоколу.

— У коня в заднице твой протокол! Сорвала уже все протоколы, всё сорвала, блядь! — Жуткий старик подскочил к ней и замахнулся. — Ничего доверить нельзя, говноеды тупые, нахуя вы нужны!

Он похож был на злую маленькую обезьяну, прыгал и скалил зубы, и большая женщина от его криков уставала как будто еще сильнее. Как будто ей все уже было равно.

— Я действую. По протоколу, — повторила она, глядя в пол. — С учетом обстоятельств. Мы вооружены и готовы, всё под контролем. Но если вы хотите провести отбор сами, сделайте одолжение. Охранная группа ждет, я вас к ним провожу.

Тут Валера, по-прежнему разрываясь между облегчением и ужасом, вспомнил о том, что охранная группа состоит из кучки бандеровцев, пары невнятных гражданских и салаги — водителя автобуса, который не умеет даже ездить задом. Что группа эта смирно сидит вдоль стеночки, не шевелится и никого, по ходу, уже не ждет и что об этом, наверно, тоже хорошо бы успеть доложить. Но шеф вдруг остыл и надулся:

— Обстоятельства у нее, блядь. Контроль у нее. Устроили цирк. Восемь часов на герметизацию максимум, вот как по протоколу. Со списком что? Всех подобрали?

— А сколько надо было... подобрать? — спросила мелкая зубрила и опять вцепилась в тетрадку. Глаза у нее были круглые, как пуговицы. — Мне не говорили просто...

И Валера порадовался, что не встрял с докладами, отступил и тихонько, чтоб не скрипнуло, сел назад в свое кресло, потому что дед немедленно снова налился кровью и заорал втрое громче, чем когда увидал толпу на экране. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:42

— Ну пожалуйста, — сказал доктор. — Милый, ну что ты, — и снова передвинул воробья чуть глубже по дну переноски.

Кот лежал у дальней стенки и не шевелился. Доктор протянул руку и потрогал пыльный меховой бок. Под шерстью было горячо и почти пусто — обезвоженные мышцы за сутки как будто растаяли, и остались одни только кости, тонкие, как японские палочки. Сердце у кота билось часто и слабо, глаза были приоткрыты, изо рта торчал сухой кончик языка, и доктор вспомнил вдруг про мальчика из оранжевого Фольксвагена и непонятную связь между ними — мальчиком и котом. Которую ясно почувствовал тогда у решетки, но потом про нее забыл, а она не ослабла и тянула теперь кота за собой, как прочная нитка. Все это время, пока он, доктор, уносил переноску от мертвого мальчика дальше и дальше, нитка только натягивалась, и обрезать ее доктору опять было нечем.

— Да спит он, наверно, — уныло повторил лейтенант, хотя давно был уверен, что кот уже сдох, вслед за птицами, или сдохнет вот-вот. И доктора было жалко, но жальче всего было времени.

— Может, он не голодный просто, — сказала нимфа.

Она сидела на корточках у переноски, а с другой стороны в той же позе торчал пацан из Газели, и все трое смотрели в голубой пластмассовый ящик, как в телевизор. Только доктор лежал на животе и вообще-то обзор загораживал, но теперь обернулся с неожиданной яростью:

— У него диабет, понимаете? Ему надо поесть обязательно. Он не знает просто, что это еда. Ну давай, милый, смотри...

— В смысле — не знает? — спросила нимфа. — Это ж кот.

— Домашний, — сказал доктор. Голова его снова была внутри. — Он консервы ест. Роял Канин. Там кусочки такие в желе.

— Ну давайте нарежем ему, я не знаю. Чтоб кусочки, — предложил лейтенант.

— А есть у вас чем? — быстро спросил доктор, которому предложение это очень внезапно понравилось. Он вытащил свою дохлую птицу, сел и протянул ее лейтенанту, с надеждой глядя на него снизу вверх.

Никакого ножа у лейтенанта, разумеется, не было, но по всему выходило, что резать воробья сейчас придется именно ему. А то и, по ходу, рвать руками. Когда мама потрошила рыбу, он всегда выходил из кухни, чтоб не видеть, как из серебряного живота потекут кишки. А если успевал увидеть, есть потом не мог.

— Или ногой просто раздавить, — слабым голосом сказал он и отступил, потому что представил мокрый хруст под ботинком и прилипшие перья.

Доктор не ответил, но тоже несколько побледнел.

— Ох, да ё-моё, — сказала вдруг нимфа. — Дай сюда. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:44

Шестеро проходчиков из Нововолынска, подводник в борцовке, хозяин кабриолета и презираемый Валерой водитель автобуса вовсе, разумеется, не задохнулись. Воздух в тамбуре был, свежий, холодный, и пах лимонами, и поначалу они держались еще под взглядом бледного рябого мужика с мертвым голосом, ожидая, что вот-вот откроется внутренняя дверь и поступит оттуда тот самый важный приказ, ради которого их сюда и впустили. Но, во-первых, из-за этого самого мужика (и глаза у него, кстати, такие же были мертвые) ни потрогать чудны́е стеллажи и скафандры, ни поговорить между собой, ни даже переглянуться толком они не решались. И потом, все-таки была уже почти полночь, а день выдался длинный и страшный. Может, вообще самый длинный и страшный, хотя успели они в жизни повидать разного. Его просто нельзя было уложить в голове — без того, чтоб хотя бы поговорить и переглянуться. И поэтому на втором часу ожидания они размякли наконец, а потом просто заснули, все девять — крепко, как дети, и не помнили в этом кратком невинном сне ни про рябого мужика, ни про ружья, ни про будущую свою зловещую задачу.

А когда дверь отворилась-таки и оттуда снова хлынул белый химический свет, оказалось, что уснул вместе с ними и рябой мужик, потому что сидел он к этой двери спиной и едва туда не кувырнулся. И в проеме появилась сначала баба в костюме — взмыленная и в пене, словно вместо отдыха все это время бежала в упряжке. Заспанным ополченцам показалось даже, что в лимонном морозце тамбура поднимается от бабы пар, как от лошади, проскакавшей пять верст зимним вечером, и лицо у нее было такое, что они поскорей повскакали тоже и на всякий случай выстроились в шеренгу.

Вслед за бабой в тамбур вылетела стриженая девчонка из Тойоты, причем с таким же точно лицом, как если бы ничего хорошего за таинственной дверью все-таки не было и обеим хотелось быстрее оттуда выбраться. И схватила, реально схватила железную бабу не за руку даже, а прямо за шею и повисла на ней, как в детском саду. А пока ополченцы прикидывали, не пора ли им тоже кидаться на выход, баба сделала странное — обняла вдруг девчонку в ответ. И сама вроде здорово этому удивилась.

С полсекунды обе постояли так, вряд ли дольше, а потом баба все-таки принялась расцеплять у себя на затылке девчонкины пальцы. Аккуратно, как будто снимала гирлянду с елки.

— Стоматолога первым мне чтобы сюда, поняла? — раздался из белизны старческий голос.

Дверь сияла, как врата в рай. Или люк, например, инопланетного корабля. Говорившего по-прежнему видно не было, но общий градус безумия после этой реплики еще усилился, потому что представить, зачем в такой час, в таком месте сердитому хранителю космических врат понадобилось вдруг лечить зубы, ослепленные ополченцы не смогли