Мятежный «Сторожевой». Последний парад капитана 3-го ранга Саблина - Владимир Шигин

Внесенные же в обвинение Саблина дополнения касались следующих установленных в ходе допросов обстоятельств:

— План по захвату корабля возник у Саблина весной 1973 года во время учебы в военно-политической академии, и именно поэтому он попросился после окончания академии на надводный корабль на Балтийский флот, «чтобы быть ближе к центру Европы».

— Рукопись программы захвата власти в стране была окончательно написана в ноябре 1975 года.

— Была найдена биография Саблина, которая показывала, что его действия были тщательно спланированы и продуманы.

— Изучены тексты двух радиограмм. 1). В адрес ЦК КПССС, требующая объявления корабля независимой территорией и выступления Саблина по телевидению. 2). Сообщение всему миру «Всем! Всем! Всем!» с призывами о неподчинении властям, организации демонстраций, забастовок, свержению власти.

— Разработка примерного устава Революционных Сил корабля.

— Предъявление ультиматума Главнокомандующему ВМФ СССР.

— Наличие плана письма в ООН с сообщением о восстании на корабле и ходатайством о его поддержке.

— Наличие планов по роспуску партийной и комсомольской организаций корабля.

Одновременно с вручением постановления с обвинением Саблину был задан ряд вопросов.

Вопрос:

— Признаете ли Вы себя виновным в предъявленном Вам обвинении?

Ответ Саблина:

— Виновным себя признаю полностью, однако не считаю себя изменником Родины.

Вопрос:

— В чем Вы конкретно признаете себя виновным?

Ответ Саблина:

— Признаю себя виновным в насильственном захвате корабля, аресте командира, офицеров и мичманов, в неподчинении приказам Главнокомандующего ВМФ и командующего флотом.

Вопрос:

— Почему Шейн спросил Вас, не являетесь ли Вы агентом иностранной разведки, а мичман Житенев в кают-компании спрашивал: «Не будет ли то, что Вы предлагаете — изменой Родине»?

Ответ Саблина:

— И Шейн, и Житенев обращались ко мне с данными вопросами под впечатлением очень резких моих заявлений в адрес ЦК КПСС и советского правительства и предложением захвата БПК для политического выступления, не поняв до конца всех политических причин, побудивших меня к выступлению и конечных целей моих действий.

Вопрос:

— Признаете ли Вы, что Ваши речи, изложенные письменно, записи на магнитофонных лентах, произнесенные перед экипажем, носили резко антисоветскую направленность?

Ответ Саблина:

— Да, признаю.

Вопрос:

— Признаете ли Вы, что захват власти на БПК «Сторожевой» был Вами осуществлен в тех же целях, которые преследовали Ваши антисоветские речи?

Ответ Саблина:

— Да, признаю.

Вопрос:

— Признаете ли Вы, что своими действиями: изоляцией командира, офицеров и мичманов, выступлением перед личным составом, повлекшими беспорядок на корабле, захватом власти, самовольным выходом в море, открытым и умышленным невыполнением приказов вышестоящего командования о возвращении в Ригу Вы вывели корабль, как боевую единицу, из-под власти министра обороны и нанесли этим ущерб военной мощи СССР?

Ответ Саблина:

— Да, признаю.

Вопрос:

— Вы по-прежнему не считаете себя изменником Родины?

Ответ Саблина:

— Хотя я и понимаю, что объективно совершенные мною действия являются изменой Родине, я тем не менее не считаю себя изменником Родины.

Однако уже на следующий день в камере Саблин пишет покаянное заявление, которое также имеется в уголовном деле.

Полный текст этого заявления я привожу в главе «Позднее раскаяние».

Одной из самых распространенных спекуляций на тему Саблина является спекуляция его побега в Швецию. Не понимающие сути дела писаки строчат десятки статей, в которых нагло врут, что Саблина обвиняли в побеге к шведам, тогда как он «плыл» бороться за справедливость в Ленинград.

Начнем с того, что на суде никто Саблина в побеге в Швецию не обвинял. Такой формулировки вы не найдете ни в материалах суда, ни в тексте приговора.

Однако это вовсе не означает, что тема побега в Швецию не звучала во время следствия, она звучала, и вполне обоснованно. Напомню, что в момент остановки «Сторожевого», его курс составлял 290 градусов и был нацелен прямиком в шведские воды, до которых оставалось всего каких-то два часа с лишним хода.

Вспоминает вице-адмирал Анатолий Корниенко: «Вызывает сомнения версия о походе в Кронштадт. Я тогда находился на КП флота. Помню, пришел доклад от Ирбенского маяка: “БПК “Сторожевой” — курс 290 градусов, скорость — 18 узлов”. Хочу подчеркнуть, что из этой точки на карте нанесен рекомендованный курс на Кронштадт — 337 градусов. 290 — это курс на Швецию. От Ирбенского маяка до территориальных вод Швеции оставалось сорок три мили — 2,5 часа хода, а до Кронштадта — 330 миль, 18 часов хода. Тогда ни у кого не было сомнения, что Саблин ведет корабль в территориальные воды Швеции».

Вице-адмирал Корниенко не одинок в своих выводах.

На допросе Саблина от 23 февраля 1976 года следователь Добровольский задал Саблину следующий вопрос:

— Для перехода из устья Даугавы в Кронштадт имеется рекомендованный курс, от которого Вы уклонились после прохода плавмаяка «Ирбенский». Почему?

На это Саблин ответил следующее:

— В мои намерения не входило следовать на БПК «Строжевой» в Кронштадт и Ленинград сразу же после прохода плавмаяка «Ирбенский». Я хотел уйти в открытое Балтийское море как можно дальше от берегов (любых — и советских, и других стран), где бы я имел свободу маневрирования и где было бы затруднено (в связи со сложностью обнаружения, наличием различных торговых судов) применение в отношении «Сторожевого» оружия ВМФ СССР. Вместе с тем после прохода Ирбенского маяка я шел, просто никуда не сворачивая. Такой курс меня устраивал, т.к. вел в открытое море. В Балтийском море я намеревался ждать ответа на радиограмму в адрес ЦК КПСС до 10 утра 9 ноября. С этой целью, проходя Ирбенский маяк, уменьшил ход до 9 узлов, затем выключил одну из двух машин, работала одна машина на два винта. Совсем остановил» «Сторожевой» не мог, т.к. понимал, что тут же высадятся пограничники с чекистами. На это изменение курса и скорости меня вынудили действия пограничных катеров, один из которых начал опасно маневрировал» у меня справа на острых курсовых углах, а второй начат подходить слева к корме. Эти действия я воспринял, как попытку задержать «Сторожевой», в связи с чем дал команду «лево на борт» и в машину телеграфом «средний вперед». Какой курс избрал» поле поворота, для меня не имело значения, и поэтому когда катер, находившийся на острых курсовых углах, был приведен ко мне справа на траверз и рулевой доложил, что на румбе 290 градусов, я скомандовал: «Так держать!» После этого позвонил в ПЭЖ и приказал, чтобы подключили вторую машину. Скорость увеличилась до 14 узлов. Назначенным курсом и скоростью я продолжал следовать в открытое море.